Термин «постколониальная» может быть понят неправильно, поэтому имеет смысл начать изложение с его разъяснения. Это понятие не означает, что экономика деколонизирована, т. е. что те особенности колониальной экономики, которые мы рассмотрели выше, уже не характерны для нее. В соответствии с общепринятым употреблением оно просто служит удобным средством отграничить в истории развития экономики определенный исторический период, а именно период после завоевания странами Африки формальной политической независимости.

Вероятно, следует упомянуть также о периодизации развития экономики, связанной с использованием термина «постколониальная» экономика. При сравнении структуры африканской экономики на стадиях колониализма и постколониализма неявно предполагают, будто завоевание странами Африки политической независимости явилось водоразделом в истории Африки, послужило изменением такого рода, от которого можно было с полным основанием ожидать, что оно окажет главное, если не решающее, воздействие на все развитие экономики африканских стран. Такое допущение небезосновательно. Представители националистической мелкой буржуазии, воевавшие за независимость, утверждали, что политическая независимость — существенное предварительное условие коренной перестройки колониальной экономики; далее, многие исследователи Африки, по-видимому, /161/ были согласны в том, что политическая гегемония колонизаторов послужила важнейшим фактором недостаточного развития общественных структур в африканских странах. Прошло два десятилетия политической независимости африканских стран, однако доказательства достоверности упомянутого предположения неубедительны. Очевидно, что революционных изменений в структуре экономики африканских стран не произошло, темпы их экономического роста остались далеко не высокими. Однако наблюдались некоторые очень важные изменения (не обязательно к лучшему), особенно в производственных отношениях. Задача настоящей главы и состоит в том, чтобы выявить, в чем экономика африканских стран изменилась, в чем осталась прежней, а также определить, почему это произошло.

Раздробленность экономики

Усилия, направленные на уменьшение раздробленности экономики африканских стран, дали в лучшем случае минимальный эффект. Главная причина этого состоит в том, что в постколониальную эпоху экономическое развитие стран Африки шло по пути наименьшего сопротивления, который обычно является наименее желательным с точки зрения его последствий для общества, сбалансированности развития и максимально благоприятных в долгосрочном аспекте результатов процесса развития. К моменту политического освобождения колониальная экономика, так сказать, достигла зрелости: структура этой экономики прочно утвердилась и ее было не так-то просто изменить. Новые правительства уже не могли себе позволить формировать экономику заново. Унаследованная ими полностью сформировавшаяся экономика диктовала определенную логику и жесткую направленность будущего развития, и эта логика во многом предполагала /162/ сохранение и даже усиление действия синдрома раздробленности.

Прежде всего продолжается развитие анклавного типа, особенно в том смысле, что деятельность по развитию и возможность пользоваться социальными благами сосредоточиваются в немногих городских центрах. Это отражается соотношением доходов городских и сельских жителей, которое зачастую выражается величиной 4:1. Во многих странах Африки появились единственные городские центры, доминирующие как экономически, так и политически, поэтому точнее всего их следовало бы называть городами-государствами. Как показывает табл. 4.1, это явление прекрасно иллюстрирует пример Берега Слоновой Кости.

Правительство Хофойе-Бойни, пришедшее к власти после завоевания страной независимости, знало о существовании этой «проблемы» и явно намеревалось что-то предпринять для ее решения. Однако тенденция, о которой идет речь, продолжает действовать. /163/ Согласно отчету Мирового банка, «на протяжении 60-х годов промышленность страны все больше сосредоточивалась в Абиджане. Несмотря на некоторую стабилизацию этой тенденции с начала 70-х годов, предполагаемое снижение доли Абиджана по показателю добавленной стоимости в обрабатывающей промышленности с 65% в 1968 г. до 50% в 1975 г. осталось недостигнутым. Такие крупные проекты, как строительство бумажно-целлюлозного и шинного заводов за пределами Абиджана, оказалось невозможно выполнить, и отсутствие эффективных стимулов для децентрализации продолжало влиять на их реализацию». В отчете далее приводятся обоснованные экономические объяснения сохранению тенденции и централизации. «Промышленный город — притягивающий магнит с точки зрения условий быта, развития инфраструктуры и сферы услуг; за его пределами инфраструктура развита в меньшей степени, региональные рынки узки, а минимальная заработная плата одинакова как в городе, так и вне его». Все это верно. Однако один — и, быть может, наиболее важный — фактор в отчете не рассматривается: развитие этого промышленного центра служит проявлением классовых противоречий в условиях постколониальных социально-экономических структур. Представители же мелкобуржуазного руководства африканских националистических движений были, за редким исключением, заинтересованы больше в получении наследства, нежели в свершении революций: следовательно, политика этого руководства неизбежно подчиняла процесс развития соображениям удобства господствующего класса.

Это следует осознать, чтобы понять, почему так трудно будет преодолевать раздробленность экономики в данном аспекте. Даже когда правительство официально признает необходимость что-то предпринять для решения этой проблемы, его зачастую ограничивает (а иногда и расхолаживает) перспектива ущемления /164/ интересов правящего класса. Поэтому-то развитие и следует чаще всего курсом наименьшего сопротивления, обусловливая увековечение раздробленности, и, таким образом, создаются условия, облегчающие концентрацию бытовых удобств и различных проектов в городских центрах.

Взглянем теперь на проблему раздробленности с более широкой точки зрения. До сих пор мы затрагивали ее, по существу, в географическом аспекте, хотя, как мы видели, нерешенность проблемы раздробленности в данном аспекте обусловлена общественными отношениями по поводу производства. Теперь мы посмотрим на проблему с точки зрения структурной дифференциации и структурной интеграции экономики. Понять устойчивость структурной раздробленности нам поможет табл. 4.2, наглядно отображающая узость ресурсной базы африканских стран, но показывающая также характерную для них картину экономической раздробленности. Львиную долю экспортной выручки дает ограниченное число видов экономической деятельности, в большинстве случаев — сельское хозяйство, иногда — добывающая промышленность. В пределах этого узкого диапазона видов экономической деятельности ассортимент конкретных продуктов очень узок; в большинстве случаев подавляющую часть выручки дают какие-нибудь два продукта. В экономике африканских стран уже началась структурная дифференциация, {которая даст экономике органичную цельность и эластичность благодаря взаимодополняемости отраслей.}

Раздробленность экономики усугубляется тем, что отраслевые связи тянутся в основном за рубеж. Очень важным фактором является в данном случае также незначительный объем (за редким исключением, например, тогда, когда речь идет о производстве, предположим, пальмового масла) внутреннего потребления производимых продуктов, которое иногда практически ничтожно. Это подчеркивает внешнюю ориентацию /165/ экономики. И в условиях, когда внешний спрос резко падает, экономика переживает серьезные затруднения. Разителен контраст между такой экономикой и экономикой, например, Японии или США. Япония экспортирует автомобили, но внутри страны спрос на автомобили так устойчив, что даже резкое сокращение внешнего спроса не создает для нее большую проблему.

Еще одной иллюстрацией устойчивого характера раздробленности является табл. 4.3.

Низкая доля продукции обрабатывающей промышленности в ВВП и промышленных рабочих в совокупной рабочей силе показывает, что африканские страны не продвинулись далеко вперед в преодолении раздробленности экономики. Ведь индустриализация, которая позволила бы постколониальной экономике той /167/ или иной африканской страны стать единым целым, способным в процессе роста к опоре на собственные силы, — это становление поистине целого комплекса прямых и обратных связей. Мы не будем здесь вдаваться в детальное объяснение причин столь медленной индустриализации, отметим лишь несколько основных моментов. Жесткость международного разделения труда не позволила африканским странам выйти из роли производителей сырьевых товаров; прежде всего это было связано с отсутствием доступа этих стран к технологии, относительным опережением развитых стран в промышленном производстве и ограниченностью внутреннего рынка африканских стран. Эти и другие ограничения оказались столь сильными, что попытки осуществить индустриализацию иногда приводили к неудачам. Например, попытка индустриализации путем проведения политики импортозамещения вела к чрезмерному расширению ввоза средств производства, которое в свою очередь порождало рост кредитной задолженности и дефицит платежных балансов, что затем вызвало интенсификацию производства сырьевых товаров для оплаты импорта. Сравнительно недавние попытки провести индустриализацию путем расширения экспорта также привели к возникновению серьезных проблем. Среди таких проблем можно назвать расширение импорта товаров производственного назначения и его неблагоприятное воздействие на состояние платежного баланса, ограниченность доступа африканских стран на рынки развитых стран.

Под воздействием более высокой конкурентоспособности развитых стран развивающиеся страны стали приходить к мысли об отказе от экспорта, основанного на поддержке высокими протекционистскими пошлинами неэкономичного производства для внутреннего потребления.

Мы выяснили, что в конечном счете проблему раздробленности экономики можно решить только /168/ путем развития производительных сил, или, более конкретно, путем осуществления индустриализации. Вопрос о возможности преодолеть раздробленность распадается на два других вопроса. Первый из них: возможно ли капиталистическое развитие стран, о которых идет речь? Этот вопрос обсуждается очень долго и бурно, но длинные и нудные доказательства пролили не много света на его решение. Подобные дискуссии, хотя и интересны, не занимают нас здесь. Что уже вполне ясно, так это следующее: пока капитализм развился не столь уж значительно, есть признаки, что в обозримом будущем темпы его развития не обнаружат заметного роста. Второе, что также стало ясно: если бы развитие капитализма и наблюдалось, оно было бы сопряжено для африканских стран с привнесением значительного элемента зависимости. Но тогда капиталистическое развитие не решит полностью проблемы раздробленности, поскольку в той степени, в какой оно означает привнесение зависимости, оно с необходимостью обусловливает и значительную раздробленность экономики. Другая проблема, связанная с развитием капитализма, — существование тенденции и раздробленности социально-экономических структур. Под раздробленностью такого рода я разумею обострение противоречия между трудом и капиталом в ходе капиталистического развития. Если читатель сделает из этих рассуждений вывод, что в конечном счете капиталистическое развитие не решает проблему раздробленности, он будет прав.

Вопрос о преодолении экономической раздробленности можно также свести к вопросу о возможности социалистического развития в Африке — форме развития, предполагающей, так сказать, усеченную историю, поскольку социализма общество достигает, минуя стадию капитализма. Проходит общественно-экономический строй в своем развитии стадию капитализма или нет, социализм невозможен (если не смешивать его, конечно, с первобытным коммунизмом) /169/ без высокого уровня развития производительных сил. {Из-за структуры мировой экономики, особенно из-за монополистического характера рынка технологий, социалистическое развитие тоже может привести к определенной степени зависимости и раздробленности. Тем не мене, по} самой своей природе путь социалистического развития позволяет избежать того, что мы назвали раздробленностью социально-экономических структур.

Монополистические тенденции

Общепризнано, что националистическое движение, питаемое противоречиями колониальной экономики, позволило африканским странам добиваться политической, но не экономической независимости. Конечно, смена политической власти в той или иной стране не остается без последствий и для «распределения» экономической власти. Однако эти изменения (часто неуловимые) становятся заметными не сразу, и только с недавних пор об их существовании можно говорить. Несовершенство рынка и монополистические тенденции — это такие особенности колониальной экономики, которые изживаются очень медленно.

Объяснить все это нетрудно. Способность к выживанию — необходимое качество монополистических предприятий и организаций. Ведь, по определению, подобные организмы сильны по отношению к своим конкурентам, обладают преимуществами в конкурентной борьбе и занимают положение, которое позволяет им предупредить появление новых соперников. Крупные монополии колониальной эпохи использовали свои преимущества, чтобы эффективно функционировать и выжить, о чем свидетельствует мощь таких компаний, как «Левентис», «Юнайтед Эфрикен компани», «Элдо Демпстер», «Юнион трейдинг компани», «Джон Холт», «К. Челэрэмс», «Г. В. Олива», «Патерсон Зохонис». Выживание крупных монополистических предприятий колониальной эпохи и устойчивость монополистических тенденций в условиях постколониальной экономики объясняются многими причинами. /170/ Однако главная причина в данном случае следующая: такие монополии более, чем какие-либо иные образования, олицетворяют действующий международный капитал в Африке, которая оставалась и остается его клиентом. Поэтому объяснение устойчивости монополистических тенденций в африканской экономике сводится к объяснению устойчивости господства международного капитализма, к чему мы приступим ниже.

Но почему же все-таки функционирование капитализма и даже установление его господствующего положения предполагают специфическую форму образования монополий? Мы уже затрагивали этот вопрос. Возвращаясь к нему, заметим, что ответ нужно искать в истории проникновения капитализма в Африку. Теперь капитализм насаждается в разных странах как империализм, точнее, как колониализм; он вступил уже в монополистическую стадию развития, и это сказалось на развитии колониального капитализма. «Монополистический характер» капитализма в странах Африки усиливается во многом в условиях враждебной африканским странам политической атмосферы, окружающей накопление капитала при колониализме.

Если мы будем иметь это в виду, нам окажется нетрудно понять тот факт (который может показаться парадоксальным), что, несмотря на изгнание из африканских стран отдельных монополистических предприятий, монополистический характер экономики сохраняется. Те или иные монополии оказываются неспособными выжить (и таких примеров множество), но это не означает, что конкурентоспособность местных предприятий, реальная или потенциальная, высока. Взлеты и падения в деятельности отдельных монополий, скорее всего, отражают объективные условия, в которых функционирует экономика метрополий, в частности условия олигополистической конкуренции между многонациональными корпорациями, уровень /171/ развития производительных сил и конкуренцию между империалистическими государствами. Эти действительные условия, в целом отражающие болезненную скороспелость колониального и постколониального капитализма, переросшего в монополистическую стадию, предполагают, что возможно вытеснение отдельных монополистических предприятий, но невозможна замена монополий конкуренцией.

В постколониальную эпоху анализ следует вести еще в одном измерении. Речь идет о формировании монополии нового типа, обусловленном государственным капитализмом, т.е. выполнении государством функции предпринимателя. /172/

Одну из наиболее ярких иллюстраций сказанного являет собой развитие экономики Танзании. Здесь теперь господствует четкая система государственных корпораций (parastatals). В правительственном документе «Accounts of Parastatals 1966—1974», они официально определяются как «коммерческие предприятия, находящиеся в полной или преимущественной собственности государства и функционирующие на коммерческих началах; предприятия, бюджеты которых не входят непосредственно в государственный бюджет».

Число таких предприятий в Танзании стало быстро расти после принятия в 1967 г. Арушской декларации, /173/ в которой была провозглашена цель социалистического развития. К 1967 г. таких предприятий насчитывалось всего 43, но к 1970 г. — уже 85, а к 1974 г. — 139, и их число продолжает расти. Значимость данного сектора в танзанийской экономике показывает табл. 4.4, где приведены данные о капиталовложениях по секторам. Предприятия такого типа есть в любой отрасли экономики. В сельском хозяйстве это «Букоба ти комп.», «Басуто плантэйшнз лимитед», «Танзания сайсэл корп.Т» «Аруша плантэйшнз лимитед» и «Диндира ти эстейт». В добывающей промышленности к ним относятся «Нянза солт майнз», «Танзания джемстоннз» и «Танзания петролеум осорити».

Среди многочисленных государственных корпораций обрабатывающей промышленности можно назвать такие, как «Нэшнл миллинг корп.», «Френдшип текстайлз», «Нэшнл сигарет комп.», «Танганьика портленд цемент», «Мтиба шуга компани», «Убанго фарм инструменте», «Танзания фертилайзерс», «Танзания шу компани», «Танзания тэннериз» и «Тебора Мситу продактс». На транспорте в число таких компаний входят «Замбия — Танзания роуд сервисиз», «Танзания — Чайна шиппинг лайн» и «Тачошили». Большим числом такого рода предприятий может похвастать сфера торговли: «Танганьика пиретрум боад», «Танганьика сайсэл осорити», «Агрикалчерэл энд индастриал сэплаез», «Дженерал фуд компани», «Нэшнл фармацевтикалс», «Билдинг хадвэе энд электроник сэплаез», «Танганьика котн осорити» и «Серенгети сафари лоджиз». Много предприятий такого рода и в финансовой сфере, в том числе «Нэшнл бэнк оф коммерс», «Тзи бэнк оф Танзания», «Танзания инвестмент бэнк», «Нэшнл дивелопмент корп.», «Нэшнл иншуэрэнс корп.», «Танзания хаусинг бэнк» и «Танзания хотелз инвестментс». Есть они и в сфере услуг: «Танзания уайлдлайф сафариз», «Танзания туэз», «Нэшнл боад оф экаунтэнтс энд одитэз», «Танзания нэшнл паркс» и «Танзания лигэл корп.». /174/

Как отмечалось выше, тенденция к огосударствлению предприятий не исчерпывается теми странами, которые, подобно Танзании, стремятся построить социализм. Она очень сильна и в таких странах, как Кения, тяготеющая к капитализму. Например, Кения также создала сеть такого рода предприятий под эгидой Корпорации промышленного и торгового развития Кении: «Кения нэшнл пропетиз», «Кения индастриал эстейт лимитед», «Кенатко транспорт комп.», «Ист африкен файн спиннез лимитед», «Флуоспа компани оф Кения», «Сомерсет Африка лимитед» и «Кения майнинг индастриз лимитед».

Может показаться, что государственный капитализм возникает прежде всего из желания национальной мелкой буржуазии, наследующей политическую власть колонизаторов, подвести под нее экономическую базу. Национальная буржуазия, пришедшая в государственные учреждения на волне освободительных движений, скоро обнаружила, что ее власть формальна, поскольку контролем над экономикой она не обладает. Однако она поняла также, что политическая власть предоставляет определенные возможности приобрести власть экономическую; и эти возможности, «заложенные» в ее политической власти, были лучшим, а возможно, и единственным средством создания экономической основы для бюрократической{I} национальной буржуазии. И она не колеблясь использовала эти возможности. То, что она сделала, было, в сущности, максимально быстрое расширение экономической роли государства. Она основывала государственные предприятия, используя общественные средства, иногда на паях с частными инвесторами. Эти предприятия получали такие привилегии, как лицензии на импорт, кредиты, государственное обеспечение кредита, налоговые льготы, правительственные контракты и патронаж, приоритет в области внешней торговли. Многие из них приобретали откровенно монополистический статус в самом глубоком смысле этого слова, /175/ получая исключительное право деятельности в определенной отрасли или право обеспечения населения определенными товарами либо услугами. Почему правительства создавали подобные предприятия? Во-первых, чтобы способствовать индустриализаций, экономическому росту и развитию производительных сил. Исходили из того, что интересы частных инвесторов, доминировавшие в колониальной экономике, едва ли могут полностью соответствовать потребностям национального развития, в частности необходимости индустриализации, диверсификации экономики и т.п. Тот, кто знакомился с планами развития, составлявшимися африканскими правительствами, легко согласится, что в любой африканской стране создание государственных предприятий рассматривалось как необходимый элемент процесса индустриализации, развития производительных сил и достижения национальной экономической независимости.

Вторая причина расширения государственного предпринимательства состоит в том, что оно становится решающим орудием борьбы за контроль над экономикой и за экономическую независимость. Необходимо было стимулировать развитие предприятий, контролируемых представителями страны, чтобы эти предприятия могли конкурировать с фирмами, созданными иностранным капиталом, и по возможности вытеснять последние. Однако, поскольку практика дискриминации, характерная для колониального режима, затрудняла местным предпринимателям накопление капитала, развитие национальных предприятий нельзя было предоставить местной буржуазии, не располагавшей ресурсами, необходимыми, чтобы вступать в конкурентную борьбу с иностранным капиталом. Фактически у государства не было иного выбора, кроме как выступать в роли предпринимателя. Государственным предприятиям необходимо было не просто конкурировать с капиталом метрополий за осуществление контроля над экономикой, а также вкладывать средства, /176/ которые были бы нужны для развития, но которые капитал метрополий вовсе не был склонен предоставлять.

Государственные предприятия по большей части вначале использовались как средство для расширения экспорта и сокращения импорта. Отчасти поэтому они и были наделены привилегиями монополий. Как ожидалось, подобные привилегии помогут государственным предприятиям выжить и со временем стать конкурентоспособными и даже прибыльными.

Некоторые государственные предприятия появились в результате национализации иностранных частных компаний. В постколониальной Африке такие случаи национализации наблюдались регулярно.

Важно усвоить, что осуществление национализации не обязательно мотивируется идеологическими соображениями. В странах, выбравших путь капитализма, национализация проводится почти столь же часто, как и в странах, стремящихся к социализму. Однако во всех случаях национализация свидетельствует о желании национального правительства установить контроль над экономикой. Она отражает также стремление мелкой национальной буржуазии, пришедшей к власти на волне освободительного движения, создать материальную основу для своей политической власти. Национализация служила особенно эффективным средством для достижения политической власти и для расширения контроля над экономикой в самые короткие сроки. С помощью национализации мелкая буржуазия ставила под контроль все новые и новые сферы экономики, получая тем самым возможность контролировать процесс накопления к собственной выгоде.

Монополистические тенденции и несовершенство рынка — самые явные особенности постколониальной экономики. Они сказываются на характере накопления, перспективах ликвидации отсталости, характере /177/ политического соперничества и перспективах установления политической стабильности. Однако здесь не место рассматривать все эти вопросы.

Узость ресурсной базы

После завоевания независимости состояние ресурсной базы африканских стран улучшилось весьма незначительно. По большей части экономика африканских стран все еще остается недиверсифицированной, зависимой от поступлений, обеспечиваемых внешней торговлей (а также использованием внутренних источников развития) небольшим числом сырьевых товаров, обычно тех же, на производство которых африканские страны опирались, будучи еще колониями.

Об узости ресурсной базы африканских стран свидетельствует табл. 4.5. Если дезагрегировать данные таблицы и сгруппировать их по отдельным странам, картина ограниченности их ресурсной базы будет еще ярче. Табл. 4.6. и 4.7. — по Нигерии и Кении соответственно — отражают общие тенденции развития африканской экономики; при этом данные по Кении в большей степени типичны для всех прочих стран континента.

Может показаться, что задачу расширения ресурсной базы африканских стран фактически еще не начали решать всерьез. Существенным предварительным условием ее решения является диверсификация сельского хозяйства и повышение его продуктивности. В настоящее время сельское хозяйство дает в африканских странах около 30% ВВП, но занято в нем более 90% активного населения. Одной из причин такого положения дел служит низкая производительность труда в сельском хозяйстве. Другая состоит в том, что правительства вынуждены ставить развитие сельского хозяйства во главу угла любой стратегии развития, /178/ если преследуется цель добиться максимальных выгод для большинства населения в кратчайшие сроки. Однако под углом зрения вопросов настоящей главы следует указать также иную причину: без ускоренной диверсификации и немедленного повышения продуктивности сельского хозяйства невозможно развитие других отраслей, в частности невозможна индустриализация. То, что происходит в аграрном секторе, непосредственно сказывается на величине ВВП, возможностях осуществлять инвестиции в другие /182/ сектора экономики (и величине расходов на эти инвестиции) и расширять внешнюю торговлю, общем уровне общественного богатства, перспективах расширения экспорта и сокращения импорта и т. д., т. е. на действии всех факторов, способствующих расширению ресурсной базы африканской экономики.

Каковы же перспективы развития аграрного сектора? В 60-х годах среднегодовой прирост здесь был удручающе низок — 2,6%. Согласно расчетам Экономической комиссии ООН для Африки (ЭКА), годовой /183/ темп прироста сельскохозяйственной продукции в 1970—1975 годах составил (в постоянных ценах) лишь 2,5%, т. е. был намного ниже ожидавшегося значения, равного 4%. По расчетам же ФАО, в эти годы он был равен только 1%. Расхождение в оценках связано с различиями в методах исчисления и классификации отраслей, а также с тем, что ЭКА использовала (в отличие от ФАО) не дефляторы по секторам экономики, а единые общие цены.

Мы будем использовать более оптимистичные оценки ЭКА, поскольку они подвергают излагаемые здесь доказательства более суровому испытанию, чем оценки ФАО, хотя данные табл. 4.8. и 4.9, также полученные в ЭКА, свидетельствуют о том, что и оценка темпов прироста в 2,5% слишком высока; по-видимому, истинное значение лежит где-то посередине между оценками ЭКА и ФАО.

Последствия замедленного роста сельскохозяйственного производства поистине весьма серьезны. Во-первых, как показывают данные табл. 4.9, страны Африки превратились теперь в чистых импортеров сельскохозяйственной продукции. Относительно данных табл. 4.8 и 4.9 ЭКА указывает, что увеличение экспорта сельскохозяйственной продукции было обусловлено исключительно ростом цен на вывозимые товары. Заслуживает в этой связи внимания и тот факт, что объем сельскохозяйственной продукции, произведенной в 1974 г., был равен соответствующему выпуску за 1968 г.

Мало оснований ожидать, что положение улучшится быстро. Как мы видим, годовые темпы роста сельскохозяйственного производства составили за 1970—1975 гг. примерно 2,5%, а может быть, были и меньше. Прирост производства продуктов питания за тот же период, согласно расчетам ЭКА, равнялся почти 2%. Население же росло на 2,7% в год и больше. Таким образом, производство продуктов питания отстает от роста населения, и Африка, делаясь все менее способной /184/ прокормить себя, импортирует продовольствие в растущих масштабах. Действие этой тенденции сильно ухудшает перспективы диверсификации ресурсной базы африканских стран. Диверсификация экономики африканских стран требует, кроме всего прочего, крупных капиталовложений в развитие сельского хозяйства, в разработки, связанные с производством новых товаров, а также в технологические разработки, в импорт машин и осуществление индустриализации. Возможность подобной диверсификации значительно уменьшается, поскольку аграрный сектор развит настолько незначительно, что невозможно резко сократить потребность стран во ввозе продуктов питания или повысить доходы фермеров и всего сельского населения, чтобы тем самым внутренний спрос на промышленные товары расширился и можно было направить доходы от экспорта на приобретение иностранной валюты в целях развития.

Другой аспект проблемы, связанной с узостью ресурсной базы, — недостаточно высокое промышленное развитие. Подобно проблеме экономической раздробленности, проблема узости ресурсной базы африканской экономики требует индустриализации в гораздо большей степени, чем каких-либо иных мер. Действительность африканских стран после завоевания ими политической независимости убедительно свидетельствует об этом. В 1972 г. доля стран Африки в мировом промышленном производстве была ничтожной — 0,56%, и едва ли она с тех пор увеличилась. Согласно «World Bank Annual Report 1975», за 1961—1965 гг. среднегодовой прирост промышленной продукции развивающейся Африки выражался многообещающей цифрой — 11,2%. Однако за 1966—1967 гг. темп роста упал до 6,2%, слегка увеличившись в 1971—1974 гг. (до 6,9%).

Однако, чтобы понять, насколько далеко продвинулось или отстало осуществление индустриализации в странах Африки, необходимо рассматривать не только /187/ темпы прироста, но и такой традиционный показатель индустриализации, как доля промышленной продукции в ВВП. Доля промышленной продукции в ВВП для развивающейся Африки оценивается ЭКА в 11,8%, что, конечно, очень мало. В то же время, согласно классификации Организации ООН по промышленному развитию (ЮНИДО), считается, что если доля промышленности в ВВП не достигает 10%, то страна еще не вступила в стадию промышленного развития. Можно сказать, что страна приступила к промышленному развитию, когда доля промышленности составляет от 10 до 20% ВВП. В настоящее время, по данным ЭКА, таким является соответствующий показатель для 25 из 47 развивающихся стран Африки, в то время как для 20 стран он ниже. И только в двух государствах континента эта доля достигает 20—30%. Если вспомнить, что в целом по развивающимся странам Африки доля промышленной продукции в ВВП составляет 11,8% и что этот показатель сравнительно высок лишь в нескольких странах — Алжире, Габоне, Ливии, Нигерии и Египте, — то можно сделать вывод, что практически страны развивающейся Африки не попадают{II} в число стран, где к индустриализации еще не приступали.

Наконец, анализ связи между уровнем развития промышленности и диверсификацией ресурсной базы африканских стран предполагает рассмотрение не только масштабов промышленной деятельности в странах Африки, но и рассмотрение структуры промышленности. Проведем пробное исследование структуры промышленности на примере Нигерии, типичной в данном отношении. Согласно данным «Third National Development Plan 1975 to 1980», в период 1962/1963—1972/1973 гг. добавленная стоимость в промышленности и ремеслах росла в среднем за год на 10%, в том числе по промышленности эта величина составила 12,2%. Доля продукции промышленности и ремесел в ВВП увеличилась с 1962 по 1972 г. с 5,64% до 7,79%. /188/ Структуру промышленности Нигерии, выраженную удельными весами добавленной стоимости, иллюстрирует табл. 4.10. Данные по Нигерии показывают, что характер индустриализации в стране не способствовал заметно диверсификации ресурсной базы экономики или хотя бы уменьшению ее раздробленности. Во-первых, в основном добавленная стоимость здесь создается в легкой промышленности, технический уровень которой очень низок: 34,3% продукции этой отрасли составляют напитки и табак, а 17% — текстиль и предметы одежды. На производство этих наиболее элементарных видов промышленной продукции приходится 51% всей добавленной стоимости. Данные табл. 4.10 доказывают также, что в стране почти совершенно не развито машиностроение. Как сказано в «Development Plan», «хотя в совокупности для данной группы отраслей показатель добавленной стоимости составляет 12,9%, что выглядит неплохо на фоне 16,4% в среднем для развивающихся стран, более пристальный взгляд позволяет сделать заключение, что в этой группе доминируют три самые простые подгруппы, а именно: производство металлоизделий, крепежных деталей и арматуры. Действительно, машиностроительное производство — изготовление сельскохозяйственных машин и специального промышленного оборудования, бытовых электроприборов и транспортного оборудования — дает только 2,3% добавленной стоимости в промышленности». Наконец, табл. 4.10 отражает невысокий уровень производств промежуточных продуктов, особенно такого, где применяется сложная технология. Например, основные промышленные химикаты, удобрения, пестициды дают лишь 0,02% общей добавленной стоимости этой отрасли. С другой стороны, доля отраслей, ориентированных на производство потребительских товаров, — парфюмерной продукции и бытовых моющих средств — равна 8,2%. Наконец, в отношении табл. 4.10 необходимо сделать два общих замечания. Первое. Данные показывают, что индустриализация /189/ в Нигерии осуществляется с целью сократить объем импорта, а не стимулировать экспорт. Второе. Превосходство легкой промышленности с ее низким техническим уровнем означает для этой страны сильную зависимость от импорта, в частности от ввоза машин, химикатов, транспортного оборудования и т.д. Это явно не тот тип индустриализации, который ускоряет расширение ресурсной базы. /190/

Зависимость

Проблеме зависимости (dependence) посвящено множество исследований, связанных с разработкой теории зависимости, в частности с дискуссией о взаимосвязи зависимости и отсталости. Ее существование делает ненужным пространное обсуждение вопроса /191/ здесь. Мы ограничимся лишь несколькими иллюстрациями устойчивого характера зависимости и кратким анализом тех ее аспектов, которые особенно близки содержанию настоящей работы.

{В первой главе мы постарались подчеркнуть особую значимость средств производства в трудовом процессе и значимость их распределения для установления характера экономики и общественно-экономической формации. Затем было отмечено, как неравенство в распределении средств производства бесконечно воспроизводится в иных формах неравенства. В связи с феноменом сохранения зависимости особое внимание будет уделено зависимости от двух определяющих средств производства — технологий и капитала, первых в особенности, поскольку они играют центральную роль в важнейшем вопросе развития производительных сил.}

I. Технология

Уменьшилась ли технологическая зависимость африканских стран по сравнению с эпохой колониализма? Если да, то насколько? Уровень используемой технологии трудно определить количественно, однако пользующиеся популярностью «грубые» показатели вполне достаточны для достижения поставленных нами ограниченных целей. В табл. 4.11 уровень развития в данной области характеризуется удельным весом высококвалифицированных специалистов в рабочей силе и удельным весом затрат на исследования и разработки в ВВП.

В табл. 4.12 технологический потенциал определяется несколько иначе: он выражается в количестве выданных патентов. Но картина технической отсталости и зависимости, которую он демонстрирует, не отличается от предыдущей таблицы. В данной таблице не сравнивается технический потенциал отдельных африканских стран с развитыми, так что положение Африки в отношении технологии устанавливается по принадлежности к группе развивающихся стран. Следует добавить ещё два замечания по поводу табл. 4.12. Во-первых, в таблицу включены всего семь развивающихся стран, а именно, Бразилия, Куба, Индия, Израиль, Марокко, Тунис и Югославия. Но эти данные были распространены на все развивающиеся страны исходя из предположения, что отношение между количеством выданных патентов и объемом промышленного производства в них такое же, как и в выборке (на эти семь стран приходится 60% всего производства среди развивающихся стран с патентным законодательством). Второе замечание состоит в том, что если бы имелись данные по африканским странам, то они показали бы ещё меньшую технологическую вооруженность, чем совокупные показатели.

Исходя из предположения, что отношение между выдачей патентов и объемом производства верно и для других развивающихся стран, ЮНКТАД оценивает процент патентов, приходящихся на развивающиеся страны в 6%.

Но и это несколько занижает технологическую слабость развивающихся стран. По данным за 1964 г., лишь 12% патентов, выданных в развивающихся странах, приходились на их граждан. В 1972 г. этот показатель по-прежнему составлял всего 16%. При этом граждане развивающихся стран «владеют в своих странах не более чем 1% мировых патентов». Для большей наглядности, ЮНКТАД сравнивает распределение технологии между развитыми и развивающимися странами с другими расхожими показателями. «Так, например, доля развивающихся стран в населении земли составляет около 75%; в числе учащихся вузов — 30%; в мировом доходе от 20 до 30% (в зависимости от того, как валовой продукт социалистических стран пересчитывается в показатели западной статистики), в торговле — 20%; в объеме мирового промышленного производства — около 15%; в выдаче патентов — 6%, наконец в патентах, приходящихся на граждан — 1%» (с. 42).}

Характер технологической зависимости, как и зависимости в других сферах, не изменился. Африканские страны по-прежнему обращаются за технологией к развитым капиталистическим странам. В исследовании, опубликованном в книге «Multinational Firms of Africa» (1975), Хелге Хвим показывает, что от 90 до 99% патентов, выданных в независимых странах Африки, принадлежало США и странам Европейского экономического сообщества.

Безуспешность попыток освободиться от технологической зависимости, наверное, связана с высокой монополизацией рынка технологии (последний представляет собой важное образование, требующее определенного внимания). Промышленно развитые страны Запада пользуются всеми преимуществами монополии на научно-технические достижения. В 1940 г. им принадлежало 94% всех патентов, в 1950 г. — 94,2%. Эта доля лишь незначительно снизилась — до /192/ 84,5% в 1960 г. и до 80,2% в 1970 г. В самих капиталистических странах Запада патенты все больше сосредоточиваются в руках корпораций, а не частных лиц. Эту тенденцию иллюстрируют данные табл. 4.13. /193/

Помимо всего прочего, данная тенденция отражает возрастающую роль капиталистических корпораций в области исследований и разработок. По мере усложнения технологии, поднимающего стоимость дальнейшего технического развития, доля патентов, выданных частным лицам, снижается. Эта тенденция имеет большое значение, особенно для развивающихся стран. Во-первых, как показал Клив Томас («Dependence and Transformation», New York, 1974), «владение технологией является главным образом объектом монополии капиталистического хозяйственного центра; при этом преобладание мотива прибыльности заставляет предполагать, что распределение этой технологии должно неизбежно подчиняться определенным закономерностям, действующим на рынке. Среди таких закономерностей — необходимость балансировать распределение технологии (т. е. прибыли от ее использования) таким образом, чтобы сохранить монополию, и не просто сохранить, а распространить ее дальше путем захвата действительно важных стратегических областей в технологическом лидерстве по мере их /195/ формирования. Таким образом, сдвиги в характере эксплуатации странами-метрополиями ресурсов периферии (в частности, сдвиг от производства сырьевых товаров к развитию легкой промышленности) отражают “перемещение” технологической зависимости периферии в сравнительно новые области — вычислительную технику, производство аппаратуры связи и т. п., — а также готовность центра отдать по определенной цене и для ограниченного использования технологию для легкой промышленности, позволяющую производить определенные объемы потребительских товаров».

Возможность весьма желательной сейчас передачи технологии практически на любых условиях остается весьма проблематичной. Главными источниками передаваемой технологии обычно считались многонациональные корпорации. В настоящее же время это мнение представляется в значительной степени ошибочным, поскольку многонациональные корпорации едва ли располагают необходимой технологией для ее передачи. Обычно передается та технология, которая имеется в наличии, а не та, которая необходима. Созданная для удовлетворения потребностей, совершенно отличных от потребностей африканских стран, рассчитанная на применение в совершенно иных условиях передаваемая технология «не вписывается» в национальную культуру и местную систему производства, поэтому ее способность стимулировать дальнейшее техническое развитие стран Африки остается весьма ограниченной. Чаще всего передача технологии — в любом случае несоответствующей (inappropriate) — способствует развитию производства тех товаров, которые не отвечают нуждам подавляющего большинства африканского населения. Производство, оторванное от потребностей, лишает страны Африки возможности создавать собственную технологию. К сожалению, у многонациональных корпораций практически нет стимулов создавать технологию и производить товары, в большей /195/ степени соответствующие потребностям масс в развивающихся странах. Причины этого в сжатой форме выражены ЮНКТАД: «Во-первых, хотя выгода от подобной ориентации для общества была бы велика, заинтересованность в ней частного капитала невысока по причине ограниченности покупательной способности тех групп получателей дохода, которые приобретали бы такие товары. Во-вторых, приспособление того или иного конкретного производства к индивидуальным потребностям и уникальным условиям развивающихся стран противоречит принципу эффективности, опирающемуся на стандартизацию, единые спецификации и требования по качеству. Модификация характеристик продукта в случае дифференциации изделий затрудняет сохранение тех стандартов качества, с которыми (обоснованно это или нет) ассоциируются у потребителя те или иные торговые марки. Наконец, подобная стратегия противоречила бы идее достижения “глобального превосходства”, заложенной в западной модели развития».

К сказанному следовало бы добавить, что сам процесс передачи технологии наталкивается на множество трудностей и часто способствует усилению эксплуатации развивающихся стран. Это можно проиллюстрировать на примере действия патентно-лицензионной системы. Казалось бы, развивающимся странам выгодно выдавать патенты и приобретать лицензии. Обычно это дает развивающейся стране возможность развертывать такое производство, которое в ином случае было бы ей недоступно, привлекать иностранные инвестиции, увеличивать объем добавленной стоимости и поступление иностранной валюты, стимулируя расширение импортозамещающего производства. В данном случае легко сделать допущение о взаимосвязанности защиты собственности на изобретения и привлечения иностранных капиталовложений. Однако различные исследования — например, Р. Вернон. «Международная патентная система и внешняя политика» /196/; Э. Пенроуз. «Международное патентное дело и слаборазвитые страны» (The Economic Journal, 1973, № 83, 331) — показали, что соображения, связанные с необходимостью защиты собственности на изобретения, почти не оказывают влияния на инвестиционные решения в странах Африки. Да и нет необходимости опираться на них. Достаточно указать, что развивающиеся страны, заключающие патентные соглашения, обычно сталкиваются с огромными затруднениями. Прежде всего, подобные соглашения предполагают лицензионные отчисления, которые (в условиях монополизации рынка технологии) могут быть необычайно высокими. Они часто включают ограничительные условия, определенные обязательства по отношению к управлению производством, реализации продукции, способные вызвать исключительно высокие прямые и косвенные издержки. Примером эксплуататорского характера подобных обязательств, приведенным в хорошо известном исследовании аргентинской фармацевтической промышленности, озаглавленном «La Industria Farmaceutica Argentina Estructura у Compoxtamiento» (1973), может служить указанная его автором Дж. Кацем «средневзвешенная величина удорожания на 680%». В более раннем исследовании, касающемся положения дел в фармацевтической промышленности Колумбии (опубликованном в «Revista de Planceacion у Desarrotlo», 1971), Ц. Ваитос называет величину удорожания на 155% по сравнению с уровнем мировых цен. В соответствии с расчетами автора, если этот вывод верен для всех фармацевтических фирм страны, то переплата равна потере для платежного баланса страны более 20 млн долл.

Эксплуатация такого рода — это еще не сама проблема, а только ее проявление. Действительной проблемой представляется техническая отсталость и зависимость, которые дают развитым странам возможность контролировать, что и как развивающиеся страны производят, а также контролировать общую направленность их /197/ развития. Вследствие сильной технологической зависимости, которая имеет тенденцию со временем углубляться, африканским странам трудно добиться успехов в борьбе за осуществление развития, поскольку они зависят от промышленно развитых стран и от монополизированного характера мирового рынка технологии. Еще труднее им отойти от капиталистического пути развития.

II. Торговля

В области торговли сохраняются старые формы зависимости африканских стран, хотя здесь эти страны располагают сравнительно более широкими возможностями выбора. Львиная доля экспорта африканских стран достается прежним метрополиям, а также западным союзникам этих метрополий. Как показывают табл. 4.14 и 4.15, попытки уменьшить зависимость путем расширения торговли с социалистическими странами в ряде государств носят эпизодический характер.

Если дезагрегировать статистические данные о структуре торговли, получив показатели по отдельным странам, то окажется, что в торговых отношениях африканские страны с прежними метрополиями связаны теснее, чем с какими-либо другими странами. Характерными для этой тенденции являются данные по Нигерии, приведенные в табл. 4.16 (следует заметить, что данные за 1976 г. являются предварительными). По экспорту Нигерия привязана в большей степени к США, чем к Великобритании — своей прежней метрополии. Это объясняется экспортом в США нигерийской нефти. Финансовая зависимость страны едва ли уменьшилась после получения ею независимости. Африканские страны тесно привязаны в финансовом отношении к своим бывшим метрополиям и западному капиталу в целом. Финансовая зависимость экономики африканских стран от капитала Запада отражена в табл. 4.17 и 4.18, данные которых весьма типичны. /199/

Статистические данные о размерах иностранной помощи и инвестициях рассказывают нам историю сохранения зависимости Африки довольно кратко. На деле зависимость — понятие более глубокое. Например, после почти двух десятилетий политической независимости государства зоны франка так и не смогли добиться выпуска собственной, признанной в международных отношениях валюты. Используется валюта франк франко-африканского сообщества (франк КФА), международный статус которой определяется лишь ее свободной конвертируемостью на французский франк. Чтобы получить эту сомнительную привилегию, страны зоны франка должны принять на себя определенные обязательства по отношению к французскому казначейству, включая депонирование во Франции своих резервов. Формально Франция является гарантом, однако занимает такое положение, которое практически во всех отношениях не влечет за собой для нее никакого риска или потерь, поскольку депонированные во Франции резервы африканских эмиссионных банков, как правило, /202/ всегда способны покрыть их дефициты. Для африканских же стран привязанность к французскому франку сопряжена с весьма серьезными потерями. Она ограничивает самостоятельность в проведении валютной политики, в частности ставит курс национальной валюты в зависимость от стабильности французского франка, так как паритет национальной валюты относительно франка твердо фиксирован. Решая собственные экономические проблемы, Франция часто не задумывается о последствиях своей политики для африканских стран, чьи валюты связаны с франком, а фактически иногда эксплуатирует эту связь в своих интересах. Как пишет Алекс Рондос (West Africa, № 3294, 8 September 1980), «факты говорят о том, что валютная политика Франции за последние два года вырабатывалась без соответствующих консультаций со странами зоны франка. Действуют и два других фактора: девальвации французского франка, особенно в начале 60-х годов, определенно усилили позицию Франции по отношению к африканским странам, а также помешали попыткам франкоязычных африканских правительств расширить круг своих партнеров, и т.д. Деятельность последних в сфере торговли до сих пор остается скованной, поскольку Франция служит важным партнером для всех этих стран. Девальвация франка сказывается также на состоянии платежного баланса развивающихся стран, увеличивая их и без того значительную внешнюю задолженность». Алекс Рондос рассматривает также негативное влияние указанных событий на движение капитала африканских партнеров Франции. «Второй важной особенностью зоны франка, — пишет он, — является свободный перелив капитала, возможность которого определяется существованием фиксированных паритетов. Такой перелив капитала не позволяет контролировать репатриацию иностранного капитала, и это — основное препятствие для какого бы то ни было накопления капитала внутри страны. Он укрепляет позиции иностранного капитала /203/ в банковской системе и, естественно, оставляет открытым путь для французского капитала, покидающего данную страну. Благодаря соглашению о привязанности к французскому франку, Берег Слоновой Кости теряет ежегодно по 200 млн. долл. При существующей структуре иностранного капитала, представленного во всех промышленных сферах франкоязычной Африки, свободное перемещение капитала облегчает его инвестирование многонациональными корпорациями, базирующимися во Франции, через свои дочерние компании, и это в свою очередь стимулирует отток капитала». Тот факт, что, несмотря на все эти последствия, франк КФА продолжает оставаться привязанным к французскому франку, много говорит о проблеме зависимости.

III. Попытки Нигерии и Танзании уменьшить зависимость

Полезно бросить взгляд на некоторые попытки африканских стран уменьшить зависимость, потому что они проливают свет не только на проблему устойчивости зависимости, но и на объективные реальности африканской экономики в целом в постколониальный период. Мы рассмотрим соответствующие усилия двух африканских государств — Нигерии и Танзании.

В период освободительной борьбы проблема экономической зависимости весьма сильно беспокоила националистических лидеров Нигерии. Однако до тех пор, пока не появился Второй план развития страны на 1970—1974 гг., ясной стратегии уменьшения экономической зависимости не было. В плановых документах доказывалось, что контроль над экономикой необходимо передать в национальные руки, что политическая независимость без независимости экономической — это «пустая скорлупа», что «истинно независимая нация не может позволить, чтобы ее цели и приоритеты /204/ подрывались или сводились на нет манипуляциями всесильных иностранных инвесторов». Стратегия обеспечения независимости Нигерии была сформулирована следующим образом: «Правительство будет добиваться — если придется, то и законодательным путем — равного участия в значительном числе предприятий, перечень которых будет время от времени пересматриваться. Чтобы гарантировать определение экономической судьбы Нигерии самими нигерийцами, правительство будет добиваться расширения и укрепления своих позиций в осуществлении промышленного развития». Это может достигаться, если необходимо, участием в частных предприятиях (иностранных или местных) и, если потребуется, путем установления полного государственного контроля над стратегическими отраслями и перевода их в полную государственную собственность.

Первой важной инициативой по практической реализации стратегии по достижению независимости послужило принятие Декрета о нигерийских предприятиях (февраль 1972 г.). Он предусматривал создание Комитета по развитию нигерийских предприятий, в которых нигерийцы участвуют в полной мере и играют главенствующую роль. В соответствии с данным декретом, все предприятия распределялись по двум спискам. В первый список предприятий, которые были оставлены исключительно за нигерийцами, заносились 22 отрасли, включая предприятия по помолу риса, печатанию и изданию газет.

Второй список включал предприятия 33 категорий, в которых допускалось также участие иностранцев при условии, что: а) вложенный капитал превышает 20 тыс. ф. ст. или оборот превышает 500 тыс. ф. ст.; б) акционерное участие местных представителей будет не ниже 40%. Чтобы облегчить реализацию этого декрета, было осуществлено несколько специальных мероприятий. Например, в 1973 г. правительство потребовало 40%-ного пакета акции в трех крупных иностранных /205/ банках, контролировавших приблизительно 70% банковских операций в Нигерии; со временем участие государства в этих банках возросло до 60%. С целью открыть доступ нигерийцам к капиталу для инвестиций в торговлю и промышленность был основан Нигерийский торгово-промышленный банк с собственным капиталом 50 тыс. найр. Для обеспечения финансирования предпринимателей в аграрном секторе был основан Сельскохозяйственный банк с собственным капиталом 12 млн найр.

Цели «нигеризации» экономики служило принятие и других законодательных актов, таких, как поправки к Декрету о развитии нигерийских предприятий (1973—1974 гг.), Декрет о развитии нигерийских предприятий (1976 г.). Принятие этих актов внесло сравнительно небольшие изменения. Значительным же шагом по «нигеризации» экономики послужило принятие Декрета о развитии нигерийских предприятий (1977 г.), согласно которому все предприятия делились на три категории. К первой были отнесены предприятия, требующие простой техники и небольших вложений капитала; они были оставлены исключительно за нигерийцами. В эту группу вошли 40 видов предприятий. Ко второй категории были отнесены предприятия 57 видов, в которых допускалось участие иностранцев при условии, что не менее 60% акций принадлежит нигерийцам. В предприятиях третьей категории, к которой относились 39 видов сравнительно капиталоемких производств (в частности, производство транспортных средств и судостроение), также допускалось участие иностранцев при сохранении 40%-ного пакета акций за нигерийцами. Реальный результат принятия этого декрета состоял в расширении участия нигерийцев в экономической деятельности и в усовершенствовании механизма политики «нигеризации». Декрет гарантировал 40—100%-ное участие нигерийцев в деятельности предприятий, в зависимости от характера последних. Во всех предприятиях решающей /206/ значимости, например нефтяных и банковских, участие нигерийцев не менее чем на 60% стало обязательным. Однако даже в рамках своего ограниченного назначения — способствовать достижению экономической независимости законодательным путем — политика расширения участия нигерийцев в промышленности была недостаточно эффективной, хотя она неоспоримо увеличила масштабы нигерийской собственности в промышленности.

Возможно, подобный подход к экономической независимости служит одной из немногих альтернатив, реально осуществимых для нигерийского правительства, но он не решает самой проблемы зависимости. Он не затрагивает проблему по сути. Прежде всего, важнейшим моментом зависимости Нигерии остается низкий уровень применяемой технологии, а данный подход ничего не предлагает для повышения этого уровня. Пока Нигерия остается всецело зависимой от иностранной технологии, серьезные шаги по достижению экономической независимости невозможны. Поэтому преобладающее участие нигерийцев в нефтяной промышленности не позволяет им заметно продвинуться по пути к достижению экономической независимости, ибо те, кто владеет технологией, фактически контролируют решающие средства производства. Если же передовая технология не будет применяться при эксплуатации нефтяного богатства Нигерии, последнее во всех практических отношениях перестанет существовать.

Без сомнения, Нигерия располагает выбором приобретать технологию не только из одного источника. Однако издержки, связанные с выбором новых поставщиков технологии, в действительности очень велики. И это только часть проблемы. Нигерия по своему положению напоминает наемного работника в условиях капитализма: она независима по отношению к отдельному капиталисту, но рабыня всех капиталистов как класса. И такая аналогия носит еще /207/ довольно оптимистичный характер, учитывая высокую степень монополизации международного рынка технологии.

Далее, подход Нигерии к решению данной проблемы не затрагивает коренных причин зависимости. Принятие этого подхода предполагает главным образом перераспределение собственности, а не расширение ресурсной базы экономики или хотя бы изменение условий и отношений производства. Наконец, данный подход не касается структуры экономических связей с метрополией — другого фундаментального аспекта проблемы зависимости. Например, он затрагивает собственность на предприятия, не предполагая изменить характер международного обмена — важнейшего механизма выкачивания прибылей метрополиями и сохранения существующего международного разделения труда, которое закрепляет отсталость и зависимость стран Африки. С этой точки зрения рассматриваемый подход Нигерии, скорее, усиливает зависимость экономики страны. Его результат — частичная «нигеризация» капитализма, необходимая для сохранения капитализма в условиях экономического национализма. Подобная стратегия способствует «притирке» национального и иностранного капитала, например, путем разграничения между ними сфер деятельности, уточнения условий сосуществования и сужении сферы возникающих между ними конфликтов. В той степени, в какой такая стратегия оказывается успешной, она способствует увековечению зависимости.

Любопытно, что попытки Танзании добиться экономической независимости представляют собой противоположность соответствующим попыткам Нигерии. Танзания ищет опоры на собственные силы на пути строительства социализма, и, возможно, поэтому ее стратегия гораздо более фундаментальна.

Первым открытым провозглашением стратегии, направленной одновременно на утверждение опоры на собственные силы, построение социализма и обеспечение /208/ развития, явилась Арушская Декларация (The Arusha Declaration). В ней утверждалось, что старый подход к проблеме развития, опирающийся главным образом на использование капитала и индустриализацию, неприемлем и не обеспечивает ни развития, ни опоры на собственные силы. В Декларации доказывалось, что деньги и богатство — следствия, а не основа развития, и заявлялось, что основной упор должен быть сделан на использование земли, подготовку работников и хорошее руководство. Эти идеи были развиты и конкретизированы в многочисленных публикациях, таких, как «Socialism and Rural Development», «The Development Plan 1969—1974», «Education for Self-reliance».

Начнем с рассмотрения аграрного сектора. Проблема, по-видимому, состоит в данном случае в том, каким образом максимально ускорить развитие и достижение опоры на собственные силы страны. Танзанийское руководство решило достичь этого с помощью системы деревенских коммун, объединяющих труд. Такие деревни были впоследствии названы «Уджамаа», и в них предполагалось сосредоточить все сельское население. Эта программа разъяснялась в «Плане развития на 1969—1974 гг.» следующим образом: «Целью программы является коллективная обработка земли с помощью современной техники и распределение продукта в соответствии с трудовым вкладом. Люди, ведущие совместную обработку земли, могут пользоваться выгодами крупномасштабного хозяйствования, лучше применять машины, производить закупки семян, продавать урожай и т.д. Станет легче обеспечивать производство техническими средствами с помощью консультантов по сельскому хозяйству, которым будет легче обучать группу, собранную в одном месте, нежели путешествовать от одной отдельно стоящей хижины к другой. Для фермеров, живущих группами, окажется легче, чем для разбросанных семей, обеспечить коммунальные блага /209/ — водоснабжение, медицинскую помощь, образование». Выполнить эти задачи, обеспечив техническую помощь, все соответствующие услуги и руководство сельским хозяйством для его эффективной модернизации за счет укрупнения, должно было Министерство сельского хозяйства, продовольствия и кооперативов. Кроме того, предполагалось обеспечить консультирование по торговым вопросам деревенские коммуны Отделом развития кооперативов этого Министерства, а консультирование по вопросам ирригации — Отделом развития водоснабжения. Чтобы облегчить переход к опоре на собственные силы деревням «Уджамаа» и стране в целом, предполагалось избегать механизации и использования сложной техники, а упор делать на интенсификацию труда и применение простых средств труда.

Деревни «Уджамаа» предполагалось дополнить системой государственных ферм. Исходили из того, что в тех случаях, когда требуется более сложная организация производства, крупные его масштабы и механизация (недоступные деревням «Уджамаа»), подобные фермы необходимы. Это было особенно справедливо в отношении выращивания пшеницы и производства молочных продуктов. Кроме того, государственные фермы должны были служить базой для осуществления нововведений, проведения экспериментов и обучения. Согласно «Плану развития...» на рассматриваемый период, под новые государственные фермы отводилось 250 тыс. акров земли. На 100 тыс. акрах должны были расположиться 10 пшеничных ферм, на остальных участках — четыре рисовые и две молочные. Попытка ускорить развитие и достижение опоры на собственные силы должна была подкрепляться также стимулированием развития кооперативного движения в сельской местности. Число кооперативов быстро выросло — со 172 в 1952 г. до 857 в 1961 г. и 1696 в 1968 г.

В аграрной стратегии достижения опоры на собственные /210/ силы был большой смысл. Если бы сельское население на практике смогло реализовать поставленные задачи с помощью опирающихся на собственные силы деревенских коммун, внешняя зависимость экономики оказалась бы резко сниженной. Был большой смысл в том, чтобы повысить степень опоры на собственные силы путем коллективизации и развития на базе собственных ресурсов, с помощью простой технологии и на основе использования энергии трудящихся. К сожалению, возможности использования этого подхода не были реализованы полностью, и поэтому степень опоры на собственные силы возросла весьма незначительно. Во-первых, процесс создания деревень был плохо спланирован и осуществлялся слишком поспешно. Оказалось, что государственные чиновники и партийные функционеры были больше заинтересованы в количественных показателях и пренебрегали целями, во имя которых прежде всего и создавались деревни «Уджамаа». Переселение крестьян в деревни было сопряжено с дезорганизацией и неудобствами, вызвавшими враждебность населения, во всяком случае, снижавшую потенциальную способность деревень «Уджамаа» осуществить поставленные перед ними цели, особенно добиться повышения производительности труда.

Недовольство населения, связанное с поспешным переселением его в деревни, усиливалось из-за требования производить товарную продукцию в ущерб продовольственным культурам. Возникшая нехватка продуктов питания не только порождала новое недовольство, отчуждение и сопротивление жителей «Уджамаа», но и означала дальнейший подрыв целей коллективизации, обусловливая увеличение импорта продуктов питания. Перед лицом этих трудностей правительство Танзании почувствовало себя обязанным «подкормить» деревни «Уджамаа», пытаясь поддержать не только программу, но и сам режим: на один-два года осуществлялась бесплатная выдача продовольствия, /211/ заработная плата для работников коллективных ферм была приближена к заработкам в городе, обеспечивались приличные доходы для семей переселенцев, выплаты наличными деньгами до 30 шиллингов в месяц и т.п. Об этих стимулах можно сказать многое. Прежде всего благодаря им была смягчена принудительность переселения. Однако они возложили на экономику огромное финансовое бремя. Было подсчитано, что на некоторые поселения, как, например, Верхнее Китете, правительство затратило в виде субсидий или капиталовложений по 30 тыс. шиллингов на семью.

Финансовое бремя программы создания деревень увеличивалось чрезмерной механизацией. Это довольно трудно понять, поскольку в публикациях, посвященных этому вопросу, отстаивалась необходимость в целях достижения опоры на собственные силы не полагаться на механизацию, а сосредоточить усилия на использовании живого труда и простых орудий. Тем не менее в некоторых деревнях «Уджамаа» механизация достигала слишком высокого уровня. Особенно много применялось тракторов. В своем широко известном докладе «Tanzanian Agriculture after the Arusha Declaration» проф. Рене Дюмон указывает, что поселение Верхнее Китете «было перенасыщено оборудованием, так как на 1600 акров зерновых приходилось 10 тракторов». Подобная механизация едва ли могла способствовать достижению опоры на собственные силы.

Все эти трудности могут представляться результатом относительно простых ошибок, тактических и субъективных, которых можно было легко избежать. Однако это не так. Они — симптомы гораздо более глубоких затруднений и в действительности коренятся в основных противоречиях производственных отношений, — противоречиях, которые затрудняли африканским лидерам выбор правильных приоритетов и осуществление изменений, необходимых для ликвидации /212/ зависимости. Представляется, что в конечном счете программа создания деревень потерпела крах потому, что несла в себе элемент классовой эксплуатации. Она была принята и выполнялась авторитарно тем политическим классом, который требовал всех жертв от других и меньше всего — от себя. Эксплуататорский характер программы создания деревень «Уджамаа» проявился и в попытках заставить крестьян производить товарную продукцию в ущерб продовольственных культурам, т.е. регулировать производство в интересах правящего класса. Стимулы для создания деревень «Уджамаа» на первый взгляд кажутся гуманными, но они также подчеркивают неудачу попыток переселения людей, эта неудача вытекает из противоречий существующих производственных отношений.

Обратимся теперь к танзанийской стратегии обеспечения опоры на собственные силы в промышленной сфере.

Промышленная стратегия Танзании, направленная на увеличение экономической независимости, должна была существенно изменить структуру собственности на предприятия. Как предполагалось, основные изменения выразятся в национализации капитала и создании государственных корпораций. Выше мы отмечали громадный рост системы этих корпораций, которая рассматривалась нами не только как средство достижения экономической независимости, но и как инструмент создания социалистической Танзании. В настоящее время государственный сектор в Танзании стал доминирующим. Это можно проиллюстрировать такими данными: в 1973 г. накопленный капитал этого сектора достиг 2,077 млрд шиллингов, т. е. составлял 70,7% национального накопления капитала, доля занятых в государственном секторе рабочих поднялась до 64%. Столь огромное расширение государственного сектора означает радикальные изменения в распределении собственности. Следует отметить, однако, что приведенные данные преувеличивают масштабы государственной /214/ собственности, поскольку не во всех государственных предприятиях 100% акций принадлежит правительству Танзании. Например, в «Танзания фертилайзер компани» правительство держит (через Кооперацию национального развития) только 60% акций, в «Танзания хайде энд скинз лимитед» — 70% и в «Танзания тэннериз» — 86,7% акций.

Подобная стратегия, направленная на достижение экономической независимости, позволяла решать важнейшие вопросы. Она расширила национальный контроль, но не привела к таким структурным изменениям в экономике, которые позволили бы стране стать независимой, — например, к диверсификации экономики, снижению доли производимых сырьевых товаров, искоренению дуализма, последовательному повышению доли промышленной продукции в ВВП. Широкая национализация производительного капитала давала иллюзию экономической независимости страны и повышения степени национального контроля над экономикой. Однако это обманчивое впечатление, поскольку, как показывает табл. 4.19, зависимость страны остается еще высокой.

Следует обратить внимание на очень высокую долю иностранных источников в расходах на развитие. Поскольку расходы на развитие связаны с модернизацией экономики, зависимость Танзании от внешних источников в этой области является неблагоприятным фактором, так как ведет к усилению иностранного влияния на осуществление стратегии развития и сохранению экономической раздробленности. Приведенные данные не свидетельствуют о тенденции к улучшению.

Согласно докладу о бюджете на 1977/78 финансовый год (Daily News, 17 June 1977), предполагаемый доход на этот год должен был составить 5193 млн шилл., а текущие расходы — 5461 млн шилл. Бюджет развития для того же года планировался в сумме 4062 млн шилл., из которых 2227 млн обеспечивались уже заключенными соглашениями об иностранной /214/ помощи. Однако этот иностранный капитал позволял довести доходы от развития только до 3625 млн шилл. В 1978/79 финансовом году в подавляющей части расходов на развитие Танзании предстояло зависеть от помощи Мирового банка, МВФ, Программы развития ООН, ЮНИСЕФ, Арабского банка экономического развития в Африке, ЮНХКР, Европейского экономического сообщества, фонда ОПЕК, Норвегии, Швеции, Голландии, Дании, ФРГ, Канады, Китая, США, Японии, Индии, Финляндии, Саудовской Аравии, кувейтского Банка развития Африки, Австралии, Италии и других стран.

Институты, которые, как предполагалось, олицетворяют собой национализацию Танзанией собственности и ее контроль над своей экономикой, а именно государственные корпорации, сами сильно зависят от наличия иностранных средств и иностранного менеджмента. Финансовую зависимость государственных корпораций иллюстрируют данные табл. 4.20. Заметим, что эти данные занижают зависимость, поскольку значительная часть кредитов, получаемых государственными корпорациями из местных источников, представляет собой средства инвестиционных банков, огромная доля которых — чаще всего более 50% — олицетворяет иностранный капитал. Анализ счетов некоторых из государственных корпораций выявил, что центральное правительство Танзании может контролировать не более 15% их финансовых ресурсов. Это едва ли дает возможность контролировать или направлять деятельность данных предприятий.

Беглое рассмотрение проблемы зависимости показывает, что зависимость — явление очень сложное, связанное с монокультурным характером постколониальной экономики, ее раздробленностью, классовыми противоречиями, специфическими чертами этой экономики и ее диспропорциональностью. Примеры стратегии и политики, используемые африканскими странами для решения проблемы зависимости, дают /216/ нам Нигерия и Танзания, но эти стратегия и политика довольно-таки неэффективны. Они направлены на устранение скорее внешних проявлений, чем коренных причин зависимости. Правда, такие направления политики выбраны не потому, что те, кто формирует политику, игнорируют суть проблемы. Хотя подобная политика и не является тем, чем она обязательно должна быть, это все, чем она может быть при существующем распределении интересов социальных сил, господствующих как внутри африканских стран, так и вне их. Если говорить более конкретно, то попытки стран Африки избавиться от экономической зависимости наталкиваются на огромные трудности в условиях господства монополий в мировой экономике; существование классовых противоречий затрудняет африканским лидерам правильное определение приоритетов и обеспечение единства целей и методов, необходимое для того, чтобы справиться с проблемой зависимости.

Производственные отношения

Обсуждая производственные отношения колониальной экономики, мы уделим особое внимание следующим вопросам:

1. отношения и противоречия внутри класса капиталистов;

2. отношения между трудом и капиталом;

3. отношения между капиталом и крестьянством;

4. отношения и противоречия внутри крестьянства и между крестьянами и рабочими.

Начнем с отношений и противоречий внутри крестьянства и отношений между крестьянами и рабочими. Положение, обрисованное нами при анализе колониальной экономики, переменилось, по-видимому, весьма незначительно. Сельское по сути общество Африки до сих пор характеризуется сосуществованием разных /218/ укладов, образующих сложные сочетания и, может быть, новую систему отношений. Мы до сих пор можем достоверно характеризовать способ производства в большей части сельской Африки как первобытнообщинный строй с элементами мелкотоварного производства. Разрушение этого строя и его замещение капитализмом происходит очень медленно. По мере своего проникновения в экономику Африки капитализм ведет к обособлению земельных наделов, росту крупных капиталистических ферм, отчуждению земли крестьян фермерами-капиталистами и государственными корпорациями и расширению масштабов наемного труда в аграрном секторе. Важно повторить, что в масштабах континента эти изменения происходят очень медленно и носят ограниченный характер. Скорость и масштабы данных изменений неодинаковы для разных стран. Например, в Кении они происходят быстрее и в более широких масштабах, чем в Нигерии.

Последствия рассматриваемых изменений вполне ясны. Свидетельствуя о процессе капиталистического развития, они влекут за собой известную однородность: однородность в характере производственных отношений, способах эксплуатации и проявлении классовой борьбы. Отношения между крестьянством и рабочими не претерпевают в постколониальную эпоху каких-либо существенных изменений и не порождают серьезных проблем. Потенциальные противоречия, разумеется, существуют, но они в основном не носят антагонистического характера. Стоит рассмотреть главным образом противоречия, возникающие в результате эксплуатации деревни городом, в результате разницы в доходах и неодинаковой обеспеченности социальными благами города и деревни. Однако эти противоречия несколько смягчаются благодаря сохранению первобытной лояльности пролетариата и его окрестьяниванию; рабочие в Африке вынуждены содержать небольшое хозяйство в деревне, чтобы обеспечивать себе известный доход. Противоречия /219/ данного рода смягчаются также благодаря «деперсонализации» процесса эксплуатации, предполагающего перевод прибавочной стоимости из сельской местности в город.

Ожидать сколько-нибудь значительных изменений в отношениях между трудом и капиталом и между рабочими и крестьянами в постколониальную эпоху оснований нет. Первые представляют собой классический антагонизм капиталистического общества. Происходящие в экономике Африки сдвиги скорее изменяют количественное соотношение сил главных действующих лиц, нежели означают качественный скачок. В частности, можно ожидать, что по мере укрепления в Африке капитализма будет увеличиваться и численность пролетариата. Темпы этого роста будут, по-видимому, невысокими. Однако о признаках пролетаризации свидетельствуют не столько темпы роста численности наемной рабочей силы, сколько значительный и широкомасштабный рост так называемого неорганизованного сектора (informal sector). Неорганизованный сектор составляют люди различных видов занятости за пределами действия официальной структуры заработной платы, такие, как придорожные механики, торговцы вразнос, чистильщики обуви и т. д. Представители неорганизованного сектора совершают, образно говоря, остановку на полпути к пролетаризации. В 1970 г. проведенное Обществом экономических и финансовых исследований (СЕТЕФ) исследование позволило выявить, что занятое население Берега Слоновой Кости распределяется следующим образом: 11,7% — организованный сектор и 88,3% — неорганизованный. Африканские правительства и такие международные организации, как МОТ, Мировой банк и ЭКА, по-видимому, очень заинтересованы в институционализации и стабилизации неорганизованного сектора. Однако нет никаких признаков, что они могут остановить или существенно замедлить процесс пролетаризации. Ожидают, что численность крестьян будет /220/ снижаться, но характер их взаимоотношений с классом капиталистов по-прежнему сохранится. Описанный выше сложный механизм эксплуатации крестьян и впредь будет действовать. Можно ожидать классовой дифференциации крестьянства. По всем признакам такая дифференциация происходит медленно. В классовой структуре Африки наблюдается усиливающаяся тенденция к расширению экономической пропасти между крестьянством и кучкой влиятельных землевладельцев и аграрных капиталистов. Отчет миссии МОТ в Кении («Employment Incomes and Equality», ILO, Geneva, 1972) показывает, что происходит именно такого рода классовая дифференциация. В нескольких других исследованиях делаются такие же выводы. Например, в исследовании проблем сельскохозяйственной Кении (Africa Report №1, 2, 1972) Муди приходит к следующему выводу: «В Кении реальный процесс формирования классов на основе владения землей происходит в связи с различиями в эксплуатации земли внутри и за пределами выделенных районов. Например, из общей площади сельскохозяйственных угодий Кении, оцененной в 6,7 млн га, 1,1 млн га до сих пор принадлежит лишь примерно 1500 владельцам. На 0,6 млн га площадей, занимаемых системой поселений, приходится приблизительно 53 тыс. семей, а на оставшиеся 5 млн га “резервных” площадей — примерно 1,3 млн хозяйств. Другими словами, 0,1% землевладельцев владеют в среднем 714 га, а 94% других землевладельцев — в среднем 3,8 га». Приведенные данные поверхностны, однако представляется, что указанная тенденция довольно характерна и для таких стран, как Кения, Сенегал, Камерун, Малави, Берег Слоновой Кости и Нигерия. Для Танзании, Мозамбика, Анголы и Эфиопии она менее показательна, хотя эти страны для Африки скорее исключение, чем правило.

Наиболее заметные изменения происходят в отношениях и в характере противоречий внутри класса /221/ капиталистов. Основной момент в исследовании этого вопроса, и момент довольно важный, — определенная «африканизация» класса капиталистов в африканских странах после их политического освобождения. Она определяется тремя факторами: во-первых, попытками колониальных правительств создать африканскую «элиту», разделявшую их ценности, привязанную к их интересам и способную управлять от их имени после освобождения; во-вторых, попытками национальных лидеров, пришедших к власти после завоевания независимости, «африканизировать» собственность и контроль над экономикой и, в-третьих, их усилиями укрепить материальную базу и превратить официальные полномочия в реальную власть. Мы проиллюстрируем этот процесс «африканизации» правящего класса опытом Кении.

Когда англичане увидели, что политическое освобождение Кении неизбежно, они решили сами выбрать себе наследников. В сущности, они попытались создать африканскую «дочернюю» буржуазию, представители которой разделяли британские ценности и были привержены интересам, состоящим в укреплении неоколониальной зависимости, а также обеспечить капиталистический характер новых африканских правительств, послушных и зависимых. В Кении такой первой и настойчивой попыткой создать африканскую буржуазию и африканскую земельную аристократию, которые симпатизировали бы капитализму и разделяли бы интересы Британии, были различного рода планы поселений, в частности План по распределению 1 миллиона акров, осуществление которого началось в 1961 г. Внешне его выполнение должно было загладить несправедливость, выразившуюся в лишении африканцев земли, и предотвратить повторение политических волнений, наподобие тех, которые пережила Кения во время восстания May-May. Подобный план мог в равной степени служить как той, так и другой цели. Однако он должен был служить в то же время /222/ цели создания африканской земельной аристократии и развитию аграрного капитализма. План по распределению 1 миллиона акров был первым в ряду подобных замыслов. Согласно ему, 35 тыс. семей расселялись на 470 тыс. га земли стоимостью примерно 30 млн ф. ст. Средний размер ферм должен был составить около 12 га. Для поселений во всех случаях подбиралась элита или потенциальная элита. Это были люди, внушавшие уверенность, что они справятся с обработкой таких больших участков, люди, к числу которых относились удачливые предприниматели, политические деятели, высшие служащие и богатые фермеры. За этим планом последовало несколько других, привлекавших к земледелию также людей с более скромными средствами. Однако в конечном счете осуществление серии подобных планов завершилось формированием в Кении класса кулаков, привитием кенийцам интереса к капиталистическому фермерству и приверженности частной собственности на землю, а также известное смягчение политической обстановки. Когда в 1963 г. к власти в Кении пришло национальное правительство, оно продолжало распределять землю таким образом, что способствовало осуществлению исходных намерений англичан, т. е. развитию классовой дифференциации и укреплению капитализма. Это можно считать, конечно, непредвиденным результатом. Цель же подобных мероприятий — использовать аграрные поселения для смягчения земельного голода, для повышения роли кенийцев в экономике и укрепления материальной базы экономики.

Соответствующие мероприятия проводились и в сфере торговли и промышленности. По мере приближения независимости англичане проявляли определенную заботу о развитии национального капитализма, желая смягчить радикализм африканцев и обеспечить приверженность влиятельных кенийцев интересам неоколониализма. Попытки национальных лидеров, пришедших к власти после освобождения страны, /223/ расширить участие кенийцев в экономической деятельности и создать экономическую основу для своей политической власти способствовали укреплению национального капитализма и развитию классовой дифференциации. Решающую роль в начинаниях такого рода сыграла Корпорация промышленного развития (КПР). Этот орган был создан в 1954 г. и предназначался для стимулирования «промышленного и экономического развития Кении путем основания промышленных, торговых или иных предприятий в Кении или в других странах, а также расширения и облегчения их деятельности». Когда завоевание независимости было уже близко и англичане решили «приручить» своих наследников, симпатизирующих их интересам и целям, они стали использовать эту организацию (как и разные другие средства) для стимулирования развития национального капитализма. Этот процесс продолжался и усиливался благодаря деятельности кенийского руководства, поддерживавшего колониальный режим. В 1967 г. Законом об индустриальном развитии название данной организации было заменено теперешним: Корпорация промышленного и торгового развития (КПТР). Это была не просто смена вывески. КПТР продолжала заниматься развитием в Кении национального капитализма, но уделяла теперь серьезное внимание также расширению участия кенийцев в экономике. В соответствии с этим КПТР оказывала необходимую поддержку кенийцам в «проникновении» в существующие предприятия и основании новых. Она разработала план оказания помощи предпринимателям, основывающим новые небольшие или среднего размера предприятия. Так, предприниматель мог получить ссуду до 750 тыс. шиллингов для закупки оборудования, строительства или приобретения зданий под размещение промышленного или торгового предприятия. КПТР создала систему, побуждающую африканцев, имеющих сбережения, регистрироваться в корпорации. Она давала консультации относительно возможностей помещения /224/ капитала по мере их возникновения и гарантировала надлежащее помещение средств. КПТР провела исследование осуществимости потенциальных проектов, распространила эту информацию среди кенийцев, как и среди иностранных вкладчиков, а также помогала изыскивать долгосрочные кредиты для таких проектов. Она стимулировала проекты с участием иностранцев в надежде, что такие проекты перейдут к кенийцам, когда они со временем смогут собрать достаточные для этого средства. КПТР способствовала также развитию национального капитализма, обеспечивая с помощью определенных условий кредитования кенийцам преимущества перед не являющимися гражданами страны выходцами из Азии, которым иммиграционные законы и законы о торговых лицензиях запрещали управлять промышленными и торговыми предприятиями в Кении.

С 1965 по 1971 г. КПТР ссудила кенийцам около 2,5 млн шиллингов, большая часть которых пошла на приобретение предприятий, принадлежащих выходцам из Азии, не имеющих кенийского гражданства. Подобные усилия по развитию национального капитализма дополнялись стремлением расширить государственное вмешательство в экономику, в частности созданием государственных корпораций. С точки зрения интересов новых африканских лидеров, расширение государственного участия в экономике было весьма желательно. Чем больше становилась власть государства над экономикой, тем шире были его экономическая власть и политические возможности. Расширение государственного участия в экономике, которое часто называют африканским социализмом, стремление к экономической независимости и рационализация процесса экономического развития создавали возможность для правящего класса осуществлять назначения руководителей государственных корпораций, влияя тем самым на направленность их деятельности. /225/

Все это формировало условия «африканизации» правящего класса. Как и многое другое, это было реакцией на противоречия между экономической и политической властью в постколониальных социально-экономических структурах. Национальные лидеры, заменившие колониальную администрацию, обладали политической властью. Однако экономическая власть во многом по-прежнему находилась в руках иностранного капитала, чья политическая власть оказалась подорванной в результате политического освобождения бывшей колонии. Стремление части национальных лидеров превратить свою политическую власть во власть экономическую было одним из путей решения указанного противоречия. Однако колониальный капитал, в значительной степени потерявший свою политическую власть, должен был превратить новых правителей в послушных прислужников своим интересам. Это также было одним из способов решения противоречия, о котором здесь идет речь. Ни национальные лидеры, ни представители колониального капитала не были способны каждый осуществить свое решение. Однако в известной степени преуспели и те и другие.

В большинстве африканских стран обнаружилось определенное сближение этих двух групп. Некоторые национальные лидеры ступили теперь одной ногой на порог дома, принадлежащего капиталистическому классу, и почувствовали себя умиротворенными, если не довольными. Иностранный капитал может чувствовать себя в большей безопасности благодаря заинтересованности стоящих у власти африканских лидеров в капитализме. Несмотря на это, противоречия внутри класса капиталистов продолжают существовать. Во-первых, более острое противоречие между политической и экономической властью остается источником разочарования обеих сторон. И во-вторых, африканская буржуазия отдает себе отчет в том, что служащие ей неоколониальные структуры свидетельствуют в то же время о зависимости и отсталости стран, ограничивая /226/ ее власть и подрывая политическую законность этой власти.

Остается рассмотреть влияние происшедших перемен на производственные отношения, а именно последствия «африканизации» класса капиталистов. Первое. Она способствовала развитию внутриклассовых противоречий и классового самосознания. В большинстве случаев «африканизация» класса капиталистов происходила путем не вытеснения иностранной буржуазии, а путем увеличения числа национальных предпринимателей и тем самым расширения этого класса в целом. В условиях медленного развития производительных сил и задержки с преодолением отсталости это в свою очередь означало, что «африканизация» класса капиталистов связана с более интенсивной эксплуатацией трудящихся, поскольку прибыль от производства растет медленнее, чем число людей, между которыми она распределяется. В свою очередь (и действие прочих факторов способствовало этому) «африканизация» капиталистического класса вела к расширению разрыва между правящим и подчиненными классами. Дифференциация доходов стала в Африке еще больше. Например, в Береге Слоновой Кости в 1973—1974 гг. на верхние 20% получателей дохода пришлось 51,6% общей суммы доходов, на средние 40 — 28,7%, а — нижние 40 — только 19,7% общей суммы. Росту классового самосознания и обострению классовых противоречий способствуют не только усиление эксплуатации трудящихся и углубление неравенства. По мере «африканизации» буржуазии теряется старая связь между расовой принадлежностью и принадлежностью к определенному классу, поэтому значение классовых признаков возрастает.

Второго рода изменения в характере производственных отношений еще важнее, поскольку благодаря этим применениям характер капитализма и роль капиталистического государства в постколониальной экономике Африки деформируются своеобразным /227/ способом. Опора национальных лидеров на политическую власть для своей экономической базы — факт чрезвычайного значения. К сожалению, он порождает тенденцию использовать политическую власть в целях обогащения. По очевидным причинам эта тенденция упорно набирает силу. Вспомним о положении, в котором те или иные предприятия ставятся под государственный контроль, скажем путем национализации. Затем государственная власть используется для присвоения прибавочной стоимости, созданной на национализированных предприятиях. Такое положение дел открывает возможности особенно «удобного» типа эксплуатации. Отношения между эксплуататором и эксплуатируемым полностью деперсонифицированы: эксплуататор получает возможность прятаться за вывеской общественного предприятия, которое внешне принадлежит обществу в целом и приносит выгоду последнему. При этом эксплуататор практически не несет экономического риска, поскольку не вкладывает собственных средств, потери же ложатся на налогоплательщиков. И такой порядок экономит усилия и облегчает задачу управления капиталистическим предприятием. Перспектива капиталистического присвоения с помощью политической власти столь привлекательна, что некоторые люди, стремящиеся разбогатеть и в обычных условиях ставшие бы бизнесменами, предпочитают искать удачи в политике. Когда внимание уделяется скорее политике, чем экономике, и упор делается не на производство, а на присвоение, это не может послужить благодатной почвой для развития производительных сил.

Если политика становится путем не только к власти, но и к богатству, приз завоевания политической власти неизбежно начинает цениться очень высоко. Поэтому политическая конкуренция становится беспощадной борьбой, в которой важнее всего победа. Когда победа превыше всего, конкуренты используют все доступные им средства. Это отчасти объясняет высокую вероятность /228/ политического насилия и политическую нестабильность в Африке, которые в свою очередь сужают возможности преодоления отсталости.

Широкое вмешательство государства в сферу экономики и использование политической власти в качестве средства обогащения искажают роль капиталистического государства в Африке, так как на деле все это означает, что государство слишком вовлечено в классовую борьбу и начинает выглядеть как «исполнительный комитет по делам буржуазии». Вследствие того, что государству в Африке так трудно подняться над классовой борьбой и держаться среднего курса, эта борьба становится особенно жестокой и острой, а противоречия углубляются сильнее, чем это соответствовало бы характеру государства и уровню развития производительных сил.

Производственные отношения и государство

Если мы хотим понять, как изменяются социально-экономические структуры в африканских странах в постколониальную эпоху, а также каковы направления их развития в будущем, нам следует обсудить роль государства в производственных отношениях более подробно. Это рискованная затея, поскольку вопрос о том, что такое государство и в какой связи оно находится с экономической системой и общественными классами, очень сложен и достаточно запутан. Никто не претендует, чтобы эти сложность и запутанность были здесь прояснены. Поставив такой вопрос, мы лишь признаем, что его нельзя избежать, как бы труден он ни был, а также выражаем намерение указать и разъяснить некоторые предположения, высказываемые здесь с целью вызвать дальнейшее обсуждение характера капиталистического государства и государства в освободившихся странах.

Во-первых, что такое государство? От других общественных /229/ институтов его отличает (кроме того, что оно является в конечном счете принудительной властью) исключительное притязание на законное использование силы принуждения. Такое определение говорит нам немного. Его следует дополнить определением, чем государство не является. Во-первых, не следует смешивать государство с правительством. Короче говоря, правительство — это система функций управления; эти функции (или роли), по крайней мере те, что находятся выше других в иерархии, служат объектом политической конкуренции. В обыденном представлении понятие правительства часто расширяется, включая институты, внедряющие в практику те правила, которые вырабатывает правительство (суды, армию и полицию); однако такое расширительное понимание затемняет разницу между правительством и государством. Важно также провести различие между государством и правящим классом, между правящим классом и правительством. Правящий класс — это общественный класс, который благодаря своему контролю над средствами производства может распоряжаться социальными, политическими и экономическими благами и властью.

Иными словами, реально у власти стоит правящий класс, а правительство лишь исполняет эту власть. Благодаря своему положению в системе производственных отношений правящий класс обычно гарантирует, что те, кто занимает высшие правительственные учреждения, сочувствуют его интересам и дают им реализоваться в осуществлении государственной власти. Однако правительственные лидеры (мы можем назвать их классом правителей) не обязательно должны быть членами или кандидатами в члены правящего класса, и правительство может представлять интересы, которые объективно противоречат интересам правящего класса. Правда, обычно это временное явление.

Каковы же отношения между государством и правящим классом? Для начала следует отметить, /230/ что правительство представляет собой, в сущности, формальное звено, связывающее государство и правящий класс. Кроме того, существуют неформальные и более мелкие звенья между государством и правящим классом, которые дают последнему контроль над государственной властью, например навязывание государственным служащим идеологии правящего класса. Взаимоотношения между государством и правящим классом чрезвычайно сложны. Они одновременно переплетаются, взаимно дополняются, носят независимый и в то же время антагонистический характер. Именно благодаря поддержке государственной власти существующие отношения собственности сохраняются, несмотря на открытые требования ее перераспределения. Институты принуждения, являющиеся ядром государственной власти, обязаны своим возникновением необходимости социального контроля, порождаемой главным образом классовой дифференциацией и антагонистическими противоречиями. От «стабильности», которую поддерживает государство, больше всех выигрывают господствующие классы. Это объясняет общее родство между государством и правящим классом.

И тем не менее государство и правящий класс отделены и до известной степени независимы друг от друга. Даже когда институт принуждения развивается преимущественно в интересах правящего класса, остается фактом, что он характеризуется также и собственной динамикой; правящий класс не всегда может контролировать его, и в его недрах могут развиваться интересы, совершенно противоположные интересам правящего класса. Кроме того, следует помнить, что идеологически государство легализуется на основе служения всеобщим интересам. Если бы эта основа стала просто мифом, государство потеряло бы дееспособность даже по отношению к интересам правящего класса; вынужденные уступки этому мифу усиливают разделенность и независимость государства /231/ и правящего класса. Наконец, следовало бы заметить, что правящий класс не всегда бывает монополистом. Его представители могут иметь общие интересы, но могут не всегда осознавать это; они лучше осознают свои частные интересы, которые часто могут конкурировать между собой. Из этих рассуждений следует вывод, что контроль правящего класса над осуществлением государственного принуждения проблематичен. Это еще более верно, если учесть, что сами институты принуждения не пассивные, а активные участники классовой борьбы, поэтому их реакцию на те или иные требования правящего класса нельзя предсказать автоматически: она зависит отчасти от расклада классовых сил и характера внутренних противоречий. Ни один правящий класс не может решить проблему захвата государственной власти раз и навсегда.

Государство нельзя объяснить абстрактными дефинициями. Определения следует конкретизировать приложением к реальным социально-экономическим формациям. Поскольку мы ведем речь об Африке, где доминирует капиталистический способ производства, полезно привязать наше обсуждение к исследованию специфики капиталистического государства. Чем определяется «уникальность» капиталистического государства? Его черты определяются видимостью того, что капиталистическое государство будто бы объективно представляет интересы всех, действует на общее благо. Чтобы понять это, мы должны напомнить, что представляет собой капитализм — всеобщую товарность, систему, приспособленную для производства меновой, а не потребительной стоимости. С производством, приспособленным для обмена, капиталистическое общество является рыночным и как таковое управляется (по идее) силами спроса и предложения. Рынок характеризуется обезличенностью (в сознании часто представляющейся объективностью) и «свободой». Человеческие личности завуалированы, поскольку противостоят друг другу как товары, а отношения /232/ эксплуатации прячутся в механизме обмена. Отношения обмена сами выглядят как нечто, куда человек вступает свободно, и это часто создает иллюзию его собственной ответственности за успех или провал. Над хаосом столкновения частных интересов на капиталистическом рынке стоит государство, принуждая выполнять договорные обязательства «к всеобщей выгоде». Объективность государства подчеркивается свободой и «демократичностью» политики при капитализме. Правительство формируется путем соперничества (аналогичного экономической конкуренции), в котором формально каждый волен принять участие. Такова видимость. Кажущаяся объективность усиливает отделенность и независимость государства, поэтому оно может в известной степени подняться над классовой борьбой и держаться середины. Вернемся теперь к государству в странах, освободившихся от колониальной зависимости.

Государство, которое получили африканские страны при освобождении, было государством специфического типа, погруженным в классовую борьбу вместо того, чтобы стоять над ней. Развитие колониального государства определялось в значительной мере острой потребностью колонизаторов в репрессивной силе. Вовлеченность колониального государства в классовую борьбу была вызвана тем, что в ранний период колониализма большая часть стран Африки во всех практических отношениях управлялась конкретными компаниями, которые функционировали как государства, и на этой традиции колониальное государство развивалось как орудие капитала. Кроме того, в колониальных социально-экономических структурах Африки государственная власть постоянно требовалась для осуществления первоначального накопления капитала.

В постколониальную эпоху эти две черты колониального государства усиливались отсутствием у национальной буржуазии, сформировавшей правительства /233/ после получения независимости, надежной материальной базы и использованием ею своей политической власти для обогащения. Отталкиваясь от сказанного, мы теперь можем последовательно характеризовать природу постколониального государства и его отношение к правительству, правящему классу и процессу накопления.

Прежде всего, мы видим государство, осуществляющее вмешательство в экономику и вовлеченное в классовую борьбу, т.е. государство, уже втянутое в политику, политизированное. Отчасти вследствие этого (значение данного факта состоит в восприятии государства как органа весьма пристрастного), отчасти вследствие высокого развития государственной власти за контроль над ней идет жестокая борьба. Критическая точка этой борьбы — контроль над правительством, который дает доступ к государственной власти. Поэтому в Африке те, кто занял правительственные учреждения, делают все возможное, чтобы удержаться там навечно, а те, кто не попал в них, — все возможное, чтобы захватить их; ни одно средство в этой борьбе не считается недозволенным. Это одна сторона вопроса.

Обратившись к правящему классу, мы рассмотрим его с другой стороны. Правящие классы Африки очень «дробны», обременены противоречиями, связанными с состоянием производительных сил, сосуществованием различных экономических укладов в социально-экономических структурах, раздробленностью экономики, зависимостью, ролью иностранного капитала. Как и всегда, противоречия усиливают политическое соперничество, поскольку, чем меньшую общность с другими фракциями правящего класса чувствует одна из них, тем менее склонна она допустить господство другой фракции. В результате происходит интенсивная политизация правящего класса. Поэтому перед нами ситуация, в которой правящему классу, охваченному острой фракционной борьбой за контроль /234/ над формальным доступом к государственной власти, т.е. за право войти в правительство, далеко не безразлично, кто правит.

Борьба за правительственный контроль и гегемонию становится все острее, потому что, как мы выяснили, существует тенденция превращения правительственной и государственной власти для африканской буржуазии в средства производства. Какова же в результате общая картина? Границы между государством, правительством и правящим классом очень размыты, правительство все шире используется господствующей группой буржуазии для манипулирования государственной властью, возможности государства быть посредником в классовой борьбе ограниченны, и слишком высокая премия за достижение вершин политической власти рождает политическую нестабильность.

Широкие последствия такого положения дел весьма интересны и заслуживают краткого упоминания. Во-первых, оно означает классовое правление с помощью грубой силы, так как государство и правительство слишком вовлечены в классовую борьбу, а, поскольку победителю достается дорогой приз, тон политики авторитарный, господствующая фракция усваивает манеры сеньора. Во-вторых, грубое насилие и вовлеченность государства и правительства в классовую борьбу все больше затрудняют маскировку классовых противоречий и стимулируют развитие классового самосознания. В-третьих, возможности государства сделать социально-экономический строй более однородным ограничены. В-четвертых, тенденция осуществлять накопление капитала с помощью государственной власти, а не посредством производительной деятельности, делает постколониальный капитализм менее перспективным для развития производительных сил и увеличения прибавочного продукта. /235/

Библиография

Ake C. Revolutionary Pressures in Africa. London, 1978.

Ake C. Tanzania: The Progress of a Decade. — The African Review, 1972, vol. 2, № 1.

Ake C. A Theory of Political Integration. Homewood, 1967.

Ake C. Explanatory Notes on the Political Economy of African. — Journal of Modern African Studies, 1976, vol. 14, № 1.

Alavi H. The Post Colonial State. — New Left Review, 1972, № 74.

Amin S. Neocolonialism in West Africa. Harmondsworth, 1974.

Amin S. Unequal Development: An Essay on the Social Formations of Peripheral Capitalism. New York, 1976.

Awiti A. Economic Differentiation in Ismani. — The African Review, 1973, vol. 3, № 2.

Beer C. The Politics of Peasant Groups in Western Nigeria. Ibadan, 1975.

Bernstein H. Notes on Capital and Peasantry. — Review of African Political Economy, 1977, № 10.

Bernstein H., ed., Underdevelopment and Development. Harmondsworth, 1973.

Bujra A. Technology and Development in Africa. — Africa Development, 1977, vol. 2, № 2.

Cliffe L. The Policy of Ujamaa Villages and the Class Struggle in Tanzania. —L. Cliffe, J. Saul, eds. Socialism in Tanzania, vol. 2. Nairobi, 1970.

Cohen R. Classes in Africa: Analytical Problems and Prospectives. — The Socialist Register. London, 1972.

Dumont R. African Agricultural Development: Reflection on the major lines of advance and the barriers to progress. Addis Ababa, 1965.

Elkan W. Is a Proletariat Emerging in Kenya? — Economic Development and Cultural Change, 1976, № 24.

Fieldhouse D. Unilever Overseas: The anatomy of a multionational. London, 1979.

Foster-Carter A. The Modes of Production Controversy, — New Left Review, 1978, № 107. /236/

Godfrey M., Langdon S. Partners in Underdevelopment? The Transnationalisation thesis in a Kenyan context. — Journal of Commonwealth and Comparative Politics, 1976, vol. 14, № 1.

Harris R., ed. The Political Economy of Africa. Cambridge, Mass., 1975.

Hayter T. Aid as Imperialism. Harmondsworth, 1971.

Hveem H. The Global Dominance System. — Journal of Peace Research, 1970, vol. 10, № 4.

Helleiner G. Socialism and Economic Development in Tanzania. — Journal of Development Studies, 1972, № 8.

Hill P. Studies in Rural Capitalism. Cambridge, 1970.

International Labour Organisation. Employment Incomes and Inequality in Kenya. Geneva, 1972.

International Monetary Fund. International Financial Statistics, October 1976.

Judd E. The Changing Face of Foreign Business in Africa: Participation and Integration. — African Affairs, 1977, № 76.

Kabunda K. Multinational Corporations and the Installation of Externally-Oriented Economic Structures in Contemporary Africa: The Example of the Unilever-Zaire Group. — C. Widstrand, ed. Multinational Firms in Africa. Uppsala, 1975.

Kamau C. Localising Capitalism: The Kenya Experience. — D. P. Ghai, ed. Economic Independence in Africa. Nairobi, 1973.

Кitching G. The Concept of Class and the Study of Africa. — The African Review, 1972, vol. 2, № 3.

Кitching G. Modes of Production and Kenyan Dependency. — Review of African Political Economy. 1977, № 8.

Langdon S. The Political Economy of Dependence: Note Towards Analysis of Multinational Corporations in Kenya. — Journal of East African Research and Development, 1974, № 4.

Leitner K. Workers’ Trade Unionism and Peripheral Capitalism in Kenya After Independence. Verlag Peter Lang, 1977. /237/

Meillassoux G. A Class Analysis of the Bureaucratic Process in Mali. — Journal of Development Studies, 1970, vol. 6, № 2.

Meir G. Leading Issues in Development Economics. New York, 1964.

Merhau M. Technological Dependence, Monopoly and Growth. London, 1969.

Myrdal G. What is Development? — Journal of Economic Issues, December 1974.

Payer C. The Debt Trap: IMF and the Third World. New York, 1974.

Petras J. Class and Politics in the Periphery and the Transition to Socialism. — Review of Radical Political Economy, 1976, vol. 8, № 2.

Post K. «Peasantisation» and Rural Political Movements in Western Nigeria. — Archives Europeènes de Sociologie, 1972, vol. 13, № 2.

Proctor J. E., ed. Building Ujamaa Villages in Tanzania. Dar es Salaam, 1971.

Raikes P. Ujamaa Villages and Rural Socialist Development. — Review of African Political Economy, 1975, № 3.

Rana K. Class Formation and Social Conflict: A Case Study of Kenya. — Ufahamu. 1977, № 7.

Republic of Kenya. Economic Survey. Nairobi, 1975.

Robson P., Lury D., eds. The Economies of Africa. Evanston, 1969.

Rweyemamu J. The Political Economy of Foreign Private Investment in the Underdeveloped countries. — The African Review, 1970, vol. 1, № 1.

Sandbrook R. Proletarians and African Capitalism: The Case of Kenya 1960—1972. Oxford, 1974.

Sandbrook R. Cohen R., eds. The Development of an African Working Class. London, 1975.

Santos T. Dos. The Structure of Dependence. — American Economic Review, 1970, vol. 60, № 2.

Shaw R., Grieve M. Dependence on Development: International and Internal Inequalities in Africa. — Development and Change, 1977, vol. 8, № 3.

Shaw R., Grive M. The Political Economy of Resources: Africa’s Future in the Global Environment. — Journal of Modern African Studies, 1978, vol. 16, № 1.

Shivji I. Class Struggle in Tanzania. London, 1975. /238/

Silver J. Class Struggles in Ghana’s Mining Industry. — Review of African Political Economy, 1978, № 12.

Swainson N. The Rise of a National Bourgeoisie in Kenya. — Review of African Political Economy, 1977, № 8.

United Nations Economic and Social Council. Economic Commission for Africa. Survey of Economic and Social Conditions in Africa, 1976 E/CN.14/654, February 1977; Applications of a Unified Approach to Development Analysis and Planning Under African Conditions, E/CN.14/CAP.6/4; A Critique of Conventional Planning in Africa in Relation to the Unified Approach; Report on a Unified Approach to Development Analysis and Planning, E/CN.5/519. December 1974.

Weeks J. Employment, Growth and Foreign Domination in Underdeveloped Countries. — Review of Radical Economies. 1972, № 4.

World Bank. Ivory Coast: The Challenge of Success. Baltimore, 1978.

---

Примечания редакции «Скепсиса»

I. Это понятие отсутствует у Аке, оно добавлено советской редакцией перевода.

II. Переводчики исказили смысл предложения на противоположный. В оригинале «входят».