Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Предыдущая | Содержание | Следующая

Глава вторая. Понятие об экономическом излишке

I. Фактический и потенциальный экономический излишек

Понятие экономического излишка, несомненно, весьма сложно{I}. При выяснении этого понятия и использовании его для анализа процесса экономического развития аналитические усилия и рациональные суждения не могут быть заменены простыми определениями и тонкими расчётами. Однако было бы, разумеется, желательным порвать с освященной временем традицией академической экономической науки жертвовать существом проблемы ради изящества аналитического метода. Лучше заниматься важнейшей проблемой — пусть и с недостаточным совершенством, — чем проявлять виртуозность при рассмотрении незначительных вопросов.

С целью как можно больше облегчить изложение я буду вести его путем сравнения «статичных положений», то есть игнорировать переходные ступени от одних экономических условий к другим и рассматривать эти условия ex post <то есть то, что уже произошло. — прим. М.Я. Волкова>. Начиная наш анализ таким образом, мы можем установить три варианта понятия экономического излишка.

Фактический экономический излишек есть разница между фактической текущей продукцией общества и его фактическим текущим потреблением[1]. /70/

Фактический экономический излишек, таким образом, идентичен текущему сбережению или накоплению и находит свое воплощение в различного рода активах, добавляемых к национальному богатству в течение рассматриваемого периода, а именно в производственном оборудовании, в запасах сырья и готовой продукции, в активных сальдо при расчетах с иностранными государствами и в золотом запасе{II}. Вопрос о том, к какой категории относить приобретение потребительских товаров длительного пользования (жилые дома, автомобили и т. д.) — к сбережению или к потреблению, — может представляться просто вопросом классификации. Конечно, весьма спорно считать дома объектами капиталовложений{III} и в то же время рассматривать, скажем, рояли как предметы потребления. Если за критерий принимается срок пользования, то спрашивается, где должна проходить граница, отделяющая одну категорию товаров от другой. Для понимания экономического процесса необходимо проводить классификацию не на основе физических свойств рассматриваемых предметов, а в свете их экономических функций, то есть строить классификацию на основе того, поступают ли данные товары в потребление как «конечные товары» или служат в качестве средств производства, способствуя, таким образом, увеличению продукции в последующий период времени. Поэтому автомобиль, покупаемый для увеселительных поездок, представляет собой предмет потребления, тогда как такой же автомобиль, идущий на пополнение таксомоторного парка, является инвестиционным товаром[2].

Фактический экономический излишек производился во всех социально-экономических формациях. Он существовал почти на всех этапах известной нам истории человечества, хотя его размеры и структура в разные эпохи были весьма различными. Размеры фактического экономического излишка — сбережений или накопления капитала — могут быть легко определены, по крайней мере в общих чертах, и в настоящее время статистические /71/ органы в большинстве стран регулярно публикуют его оценки. Те трудности, которые встречаются при его измерении, носят технический характер и вызываются отсутствием или недостаточной точностью статистической информации.

Потенциальный экономический излишек представляет собой разницу между продукцией, которая может быть произведена в данных природных и технических условиях с помощью наличных средств производства, и тем, что может рассматриваться как необходимое потребление[3].

Действительное использование потенциального экономического излишка требует более или менее глубокой перестройки системы производства и распределения общественного продукта и предполагает далеко идущие изменения в структуре общества. Потенциальный экономический излишек выступает в четырёх формах. Первая форма — чрезмерное потребление общества (главным образом со стороны групп с наиболее высокими доходами, но в некоторых странах, например, в Соединённых Штатах, также и со стороны так называемых средних классов). Вторая форма — продукция, потерянная для общества вследствие существования непроизводительно занятых рабочих. Третья — продукция, потерянная из-за иррациональности организации существующего производственного аппарата, ведущей к расточительству. И, наконец, четвёртая форма — недопроизведённая продукция по причине безработицы, вызванной прежде всего анархией капиталистического производства и недостатком эффективного спроса.

Точное определение и измерение размеров потенциального экономического излишка в этих четырёх формах наталкивается на некоторые трудности. Эти трудности по существу сводятся к тому, что сама категория потенциального экономического излишка предполагает /72/ переход за пределы существующего социального строя и относится не только к легко наблюдаемым результатам данной социально-экономической организации, но также к менее легко различимым чертам более рационально организованного общества.

II. Рациональность и расточительство

Здесь требуется краткое отступление. Действительно, с точки зрения защитников феодализма, необходимым, производительным и рациональным было всё то, что соответствовало условиям феодального общества и способствовало его сохранению и упрочению. Лишним, непроизводительным и расточительным было всё то, что препятствовало или не было необходимо для сохранения и нормального функционирования господствовавшего социального строя. Поэтому Мальтус с такой настойчивостью защищал чрезмерное потребление земельной аристократии, указывая на то, что её расходы стимулировали занятость. С другой стороны, экономисты поднимающейся буржуазии без всяких угрызений совести обличали старый режим за расточительство его социально-экономической организации и вскрывали паразитический характер многих из его наиболее почитаемых институтов и учреждений[4]. /73/

Но как только критика докапиталистического общества потеряла свою актуальность и главной задачей буржуазных экономистов стало оправдание победоносного капиталистического строя, вопрос о производительности или необходимости того или иного вида деятельности в капиталистическом обществе был снят с повестки дня. Возводя законы рынка на положение единственного критерия рациональности и эффективности, буржуазные экономисты утверждают даже о «неприличии» проведения различий между необходимым и излишним потреблением, между производительным и непроизводительным трудом, между фактическим и потенциальным излишком. Излишнее потребление защищается на том основании, что оно якобы обеспечивает необходимые стимулы; непроизводительный труд восхваляется за то, что он якобы косвенно содействует производству; кризисы и безработица оправдываются как неизбежные издержки прогресса, и расточительство объявляется необходимой предпосылкой свободы.

«По мере того как развивалось господство капитала, — писал К. Маркс, — по мере того как всё более и более зависимыми от него становились на деле также и те сферы производства, которые непосредственно не относятся к созданию материального богатства, — в особенности же когда на службу материального производства были поставлены положительные (естественные) науки, — сикофантствующие мелкие чиновники от политической экономии стали считать своей обязанностью возвеличивать и оправдывать любую сферу деятельности указанием на то, что она “связана” с производством материального богатства, что она служит средством для него; и каждому они оказывали честь тем, что объявляли его “производительным работником” в “первом” смысле, т. е. работником, работающим на службе у капитала, полезным в том или ином отношении для обогащения капиталиста, и т. д.»[5].

Однако «капитализм создает критический образ мышления, который после разрушения морального авторитета столь многих институтов в конечном счёте оборачивается против него самого: к своему ужасу, буржуа обнаруживает, что рационалистический подход не останавливается /74/ на отрицании полномочий королей и пап, но идёт дальше к нападениям на частную собственность и на всю систему буржуазных ценностей»[6].

Таким образом, с точки зрения социалистического общества — с точки зрения, находящейся за пределами капиталистического образа мышления, многое из того, что кажется необходимым, производительным, рациональным для буржуазной экономической общественной мысли, оказывается на деле излишним, непроизводительным и расточительным. В целом можно сказать, что только с той точки зрения, которая в идейном отношении находится вне господствующего социального строя, которая не обременена «ценностями», «практическим разумом» и «самоочевидными истинами» этого строя, только с этой точки зрения возможно критическое проникновение в противоречия данной общественной системы и определение скрытых потенциальных возможностей производства. Для правящего класса самокритика так же затруднительна, как и для отдельной личности.

Совершенно очевидно, что вопрос о составе потенциального экономического излишка, вопрос о природе излишнего потребления, расточительства и непроизводительного труда затрагивает самые основы буржуазной политической экономии, и в особенности тот её раздел, который получил название экономики благосостояния. Эта, пожалуй, наиболее апологетическая отрасль буржуазных экономических теорий поставила своей целью приведение в порядок наших знаний об условиях, определяющих экономическое благосостояние народа. Разумеется, первой и наиболее важной предпосылкой для того, чтобы эти усилия имели какое-то значение, является ясное понимание того, что подразумевается под экономическим благосостоянием, четкое определение тех критериев, пользуясь которыми можно отличить различные уровни экономического благосостояния. Экономисты, занимающиеся теорией благосостояния, решают этот вопрос (или, скорее, думают, что они решают его), используя критерии полезности или удовлетворения, получаемого отдельными личностями. Сама эта личность с ее привычками, вкусами и потребностями берётся за данное. /75/ Однако должно быть очевидно, что такой подход к личности целиком метафизичен и на деле игнорирует наиболее существенные стороны истории человечества.

Касаясь рассуждения Бентама, Маркс писал:

«Если мы хотим узнать, что полезно, напр., для собаки, то мы должны сначала исследовать собачью природу. Сама же эта природа не может быть конструирована, исходя “из принципа пользы”. Если мы хотим применить этот принцип к человеку, хотим с точки зрения пользы оценивать всякие человеческие действия, движения, отношения и т. д., то мы должны знать, какова человеческая природа вообще и как она модифицируется в каждую исторически данную эпоху. Но для Бентама этих вопросов не существует. С самой наивной тупостью он отождествляет современного филистера — и притом в частности английского филистера — с нормальным человеком вообще. Всё то, что полезно этой разновидности нормального человека в окружающем его мире, принимается за полезное само по себе. Этим масштабом он измеряет затем прошедшее, настоящее и будущее»[7].

Действительно, в ходе исторического развития отдельная личность с её физическими и психологическими потребностями, с её ценностями и с её устремлениями менялась вместе с тем обществом, частью которого она является. Изменения в структуре общества меняли природу человека; изменения в природе человека меняли общество. Как же в таком случае мы может использовать полезность или удовлетворение, получаемые человеком в данное время, в качестве критерия, по которому следует судить о соответствии экономических институтов и взаимоотношений требованиям благосостояния? Если мы сошлёмся на доступное наблюдению поведение отдельного человека, мы, очевидно, будем двигаться по кругу. Поведение человека определяется тем социальным строем, в котором он живёт, в котором он воспитан, в котором сложился и определился его характер, в котором сформировались его категории мышления, его надежды и опасения. На деле именно тот факт, что данная социальная обстановка способна создавать этот механизм формирования личности, обеспечивать материальные и физические основы для специфического типа человеческого /76/ существования, делает эту социальную обстановку социальным строем.

Буржуазные экономисты, однако, восхваляют капиталистический общественный строй, его так называемую эффективность, вклад, производимый им в дело человеческого благосостояния, пользуясь теми критериями, которые выработал сам этот строй[8].

Что можно было бы сказать, если бы влияние людоедства на благосостояние оценивали, исходя из правил поведения, установленных в обществе каннибалов? В лучшем случае можно было бы вынести лишь суждение о том, насколько поведение каннибалов соответствует их собственным каннибальским правилам. Подобное исследование может быть полезным для выработки средств, нужных для сохранения и лучшего функционирования общества каннибалов. Но какие выводы можно из него извлечь в отношении человеческого благосостояния? Предположим, например, что жизнь каннибалов полностью соответствует канонам этого общества и что главарь каннибалов получает точно такое количество скальпов в год, которое ему необходимо в свете его богатства, его положения и его связей; что все другие каннибалы потребляют точно такое количество чужеземцев, которое соответствует их предельной производительности, и что они делают это только через посредство свободных покупок на свободном рынке, — не наблюдаем ли мы в данном случае оптимальное состояние общества, можем ли мы в этом случае сказать, что благосостояние каннибалов вполне обеспечено? Разумеется, ничего подобного. Мы установили лишь, что практика каннибальского общества более или менее соответствует принципам, выработанным этим обществом. Мы ничего не узнали относительно обоснованности или рациональности самих этих принципов или относительно их связей с человеческим благосостоянием.

Таким образом, то, чем занимается «экономика благосостояния», близко к вынужденным раздумьям о степени, в какой существующая экономическая организация /77/ удовлетворяет правилам игры, выработанным ею же, о том, достаточно ли «эффективно» организован производственный аппарат капиталистического общества для производства продукции, размер и состав которой определяются структурой этого же производственного аппарата. Далее, она старательно изучает, в какой мере распределение ресурсов существующей социально-экономической организацией соответствует потребительскому спросу. Однако сам потребительский спрос в свою очередь определяется распределением богатства и доходов, вкусами и пристрастиями, обусловленными существующей социально-экономической организацией. Все это не имеет абсолютно никакого отношения к изучению условий, благоприятствующих человеческому благосостоянию, или к изучению того, в какой мере экономические и социальные институты и взаимоотношения капиталистического общества способствуют или препятствуют повышению благосостояния народа.

Но здесь типичный представитель теории экономики благосостояния остановится и задаст вопрос: какие другие критерии благосостояния сможем мы предложить, если доступное наблюдению поведение человека на рынке не может быть принято в качестве конечного показателя того, что составляет его благосостояние?[9].

Сам тот факт, что задаётся этот вопрос, показывает, как далеко буржуазная политэкономия ушла по пути иррациональности и обскурантизма со времени классической философии и классической политэкономии. В действительности ответ на поставленный вопрос проще, чем можно подумать, — одновременно и проще, и сложнее. Ответ состоит в том, что единственный критерий, пользуясь которым можно судить о природе социально-экономической организации, ее способности обеспечивать проявление и развитие человеческих возможностей, это — объективная /78/ истина. Именно объективная истина лежала в основе критики тогда существовавшего общества, предпринятой такими людьми, как Макиавелли и Гоббс. Именно объективная истина вдохновляла Смита и Рикардо, называвших феодальных лордов, придворных и клерикалов своего времени паразитами, поскольку они не только не способствовали развитию общества, а, наоборот, ограничивали все возможности его роста.

Конечно, нельзя сказать, что содержание объективной истины неизменно во времени и пространстве. Наоборот, сама объективная истина движется в постоянно бурлящем потоке истории, её контуры, её содержание не в меньшей мере подвержены воздействию динамики исторического процесса, чем природа и общество в целом. «Никто не может вступить дважды в одну и ту же реку». То, что является объективной истиной на одном этапе исторического развития, перестает быть истиной, становится реакционным на другом его этапе. Эта диалектика объективной истины не имеет ничего общего с релятивистским цинизмом прагматизма или с оппортунистическим индетерминизмом разнообразных философских школ élan vital{IV}. Она имеет прочную базу в виде расширяющихся и углубляющихся научных познаний как природы, так и общества в конкретном изучении и практическом использовании природных и общественных условий прогресса.

Исторически меняющееся отношение к прогрессу и объективной истине было характерно для буржуазной мысли с тех пор, как буржуазия начала постоянно раздираться между чувствами враждебности к феодализму и страха перед нарождающимся социализмом. Этим объясняется тот факт, что социалистическая критика господствующих социальных экономических институтов находила обычно относительно благоприятный приём у буржуазных экономистов, до тех пор пока её острие было направлено на пережитки феодальных порядков. Расточительство богатств помещиками в отсталых странах считалось не менее допустимым объектом критики, чем их мотовство при феодальном режиме в более развитых странах. Но буржуазные экономисты всегда проявляли гораздо меньшую терпимость, когда дело доходило до критики капиталистических институтов в строгом смысле этого слова. И на нынешней, империалистической стадии развития /79/ капитализма люди, доказывающие, например, что социально-политическая структура отсталых стран является главным препятствием на пути их развития, считаются почти столь же подозрительными, как и те, которые утверждают, что империализм в развитых капиталистических странах задерживает развитие в самих этих странах и увековечивает застой в слаборазвитых районах.

Равным образом экономисты, связанные в общественном и идейном отношении с мелкобуржуазным классом (и слоем) капиталистического общества, проявляют некоторую проницательность в отношении иррациональности, расточительства и упадка культуры при монополистическом капитализме. Игнорируя тот факт, что именно либеральный капитализм свободной конкуренции неизбежно порождает монополии, они видят некоторые из экономических, общественных и личных «издержек» монополистического капитализма, различают некоторые из наиболее очевидных проявлений чрезмерного потребления, непроизводительной деятельности, иррациональности и жестокости «экономического роялизма». В то же самое время буржуазные авторы, которые либо сами освободились от идейных оков прошлого века, либо сформировались уже в «новую эру», временами оказываются весьма проницательными, когда они развенчивают порядки свободной конкуренции прошлого — святые добродетели конкурентной молодости капитализма.

Результатом этих трений внутри лагеря буржуазных экономистов явился некоторый анализ (и некоторая информация), который позволяет, по меньшей мере приблизительно, установить природу (и примерную величину) потенциального экономического излишка. Другую возможность осознания проблем, связанных с понятием потенциального экономического излишка, открывают постоянно присущие капиталистической системе и спорадически взрывающиеся противоречия интересов капиталистического класса в целом и его отдельных членов. Так, например, во время войны, когда победа становится главной задачей господствующего класса над отдельными частными интересами и субъективными полезностями, может возобладать то, что в этих условиях составляет объективную необходимость. Когда вводится обязательная воинская повинность, экономический контроль военного /80/ времени, когда производятся реквизиции и конфискации необходимых товаров, во всех этих случаях признается, что объективные нужды можно определить и что этим нуждам придается гораздо более важное значение, чем индивидуальному спросу, проявляющемуся в поведении рынка. Однако, как только период чрезвычайного положения заканчивается, дальнейшее признание существования и возможности точного определения объективных нужд угрожает стать источником опасной социальной критики. Тогда буржуазная мысль поспешно отступает от тех прогрессивных позиций, которых она временно достигла, и возвращается к своему привычному состоянию агностицизма и «практического разума».

Сущность того, что составляет чрезмерное потребление в обществе, могла бы быть легко установлена, если бы этому вопросу уделялась хотя бы часть того внимания, каким пользуются столь настоятельные и важные проблемы, как, например, проблема измеримости предельной полезности. То, что представляет собой «необходимое потребление», это отнюдь не тайна ни для слаборазвитых стран, ни для промышленно развитых стран. В тех странах, где жизненный уровень в целом низок и где набор потребительских товаров, доступных для широкой массы населения, не очень разнообразен, объем необходимого потребления может быть выражен в таких показателях, как калории и другие характеристики продуктов питания, количество одежды, топлива, размеры жилой площади и т. д. Даже там, где уровень потребления относительно высок и предполагает наличие широкого разнообразия потребительских товаров и услуг, вполне возможно определить объем и структуру реального дохода, необходимого для достижения того, что с общественной точки зрения может считаться «приличным существованием»[10]. /81/

Как указывалось выше, именно такие расчеты делались во всех странах в условиях чрезвычайного положения, например, в период войны, послевоенных трудностей и т. д. То, что агностики, апологеты status quo или экономисты, поклоняющиеся «суверенитету потребителей», считают непреодолимыми препятствиями или проявлениями достойного порицания произвола, целиком доступно для научного исследования и рационального суждения.

III. Производительный и непроизводительный труд

Наиболее трудно и в количественном отношении наиболее сложно дать точное определение непроизводительных работников. Как указывалось выше, само проведение различия между производительным и непроизводительным трудом наталкивается на упорное сопротивление со стороны буржуазных экономистов. Из опыта своей собственной молодости капитализм знает, что проведение такого различия является мощным оружием социальной критики, которое легко может быть обращено против самого капиталистического строя. Пытаясь окончательно покончить с этим вопросом, буржуазная экономическая наука пытается доказать, что оценка производительности, необходимости и полезности любого вида деятельности основывается на способности его обеспечить определенное вознаграждение на рынке. При этом, конечно, исчезают все различия между отдельными видами труда, все различия, кроме одного — размера вознаграждения, которое обеспечивает данный вид деятельности. Если из какой-либо деятельности извлекают определенное денежное вознаграждение, она рассматривается как полезная и производительная[11]. /82/

Из вышесказанного должно быть ясно, однако, что рыночную оценку нельзя считать рациональным критерием для суждения о том, отвечает ли та или иная социально-экономическая организация требованиям людей и является ли она эффективной. Принятие этого критерия, как было показано выше, означало бы движение мысли по замкнутому кругу — оценку данной социально-экономической структуры, исходя из такого критерия, который представляет собой одну из важных сторон той же самой социально-экономической структуры. Таким образом, вопрос о том, какой труд в капиталистическом обществе является производительным и какой — непроизводительным, нельзя решить исходя из повседневной практики капитализма. Здесь опятьтаки необходимо конкретное решение с точки зрения требований и возможностей исторического процесса в свете объективной истины.

При таком подходе немаловажную часть товаров и услуг, поступающих на рынок и поэтому учитываемых статистикой национального дохода капиталистических стран, представляют продукты непроизводительного труда{V}. Разумеется, в рамках капиталистического строя этот труд считается всецело производительным и полезным — более того, он может быть даже необходимым для существования капитализма. И, конечно, люди, занятые этим трудом, — это в большинстве случаев «добросовестные труженики», которые много работают, добывая себе хлеб насущный, поэтому отнесение их к категории непроизводительных работников не означает их /83/ морального осуждения или поношения. Очень часто люди, преисполненные самыми благими намерениями, могут не достигнуть того, к чему они стремятся, и вынуждены делать нечто противоположное их желаниям, поскольку они живут и трудятся в рамках такой общественной системы, направление развития которой находится целиком вне их контроля.

Как легко можно понять, нельзя определить и количественно измерить эту непроизводительную долю общих экономических усилий страны путем применения какой-либо простой формулы. В самых общих чертах непроизводительный труд — это весь труд, затрачиваемый на производство товаров и услуг, спрос на которые присущ лишь капиталистической системе с ее специфическими условиями и взаимоотношениями и отсутствовал бы в рационально организованном обществе{VI}.

Так, множество непроизводительных работников занято в производстве вооружения, в изготовлении всевозможных предметов роскоши, выставляемых напоказ предметов расточительного потребления и знаков социального отличия. Другие непроизводительные работники — это государственные чиновники, военнослужащие, служители культа, юристы, специалисты по изобретению способов уклонения от уплаты налогов, эксперты компаний по вопросам отношений с клиентурой и т. п. К категории непроизводительных работников относятся также агенты по рекламе, брокеры, купцы, спекулянты и т. п.

Особенно хороший пример непроизводительного труда приводит Шумпетер — один из немногих современных экономистов, который не довольствовался уровнем «здравого смысла», а пытался подняться до некоторого понимания исторического процесса.

«Значительная часть всей работы юристов, — писал Шумпетер, — связана с борьбой бизнеса против государства и его органов... В социалистическом обществе не было бы ни необходимости, ни возможности для такого рода деятельности юристов. Экономию, которую можно получить благодаря этому, нельзя достаточно хорошо измерить, лишь исходя из размера гонораров, получаемых юристами за такую работу. Это лишь ничтожная часть. Гораздо более значителен тот убыток, который наносится обществу непроизводительным использованием многих из его лучших умов. Если учесть, что умные люди встречаются исключительно редко, их /84/ перевод на другие виды работы мог бы иметь отнюдь немаловажные результаты»[12].

Весьма важно вспомнить, что непроизводительные работники в том смысле, как мы только что их определили, не участвуют непосредственно в процессе производства и содержатся за счёт части экономического излишка общества. Эта особенность, однако, присуща и другой группе работников, которая, по нашему определению, не попадает в категорию непроизводительного труда. Научные работники, врачи, деятели искусства, учителя и т. д. также живут за счёт экономического излишка, но они заняты таким трудом, спрос на который в рационально организованном обществе невиданно усилится и возрастёт во сто крат{VII}. При количественном определении совокупного излишка, производимого в данное время обществом, вполне уместно включать этих работников в категорию лиц, которые содержатся за счёт экономического излишка. Однако если речь идет об оценке величины излишка, который мог бы быть рационально использован, эти группы работников было бы желательным рассматривать отдельно. «Труд может быть необходим, не будучи производительным»[13].

Это разграничение становится особенно полезным, когда рассматриваются не только возможности экономического развития, но также и переход от капитализма к социализму. По мере продвижения социалистического общества к коммунизму{VIII} то, что выше было названо непроизводительным трудом, должно постепенно исчезать.

Некоторые категории непроизводительных работников исчезают сразу же при введении плановой экономики, другие же ещё сохранятся в течение значительного времени.

Вполне можно сказать, что степень ликвидации непроизводительного труда (как он был определён нами) и таких институтов, как армия, церковь и т. п., степень высвобождения человеческих и материальных ресурсов на цели благосостояния представляют собой важнейший показатель /85/ того, насколько социалистическое общество продвинулось по пути к коммунизму.

Та же группа работников, которая содержится за счет экономического излишка, но не охватывается нашим определением непроизводительного труда, по мере развития социалистического общества во много раз возрастает. Как предсказывал К. Маркс, та доля совокупного общественного продукта, которая

«предназначается для совместного удовлетворения потребностей, как-то: школы, учреждения здравоохранения и так далее... сразу же значительно возрастёт по сравнению с тем, какова она в современном обществе, и будет всё более возрастать по мере развития нового общества».

Доля же, представляющая

«общие, не относящиеся к производству издержки управления... сразу же весьма значительно сократится по сравнению с тем, какова она в современном обществе, и будет всё более уменьшаться по мере развития нового общества»[14].

Таким образом, ресурсы, используемые для содержания лиц, живущих за счет экономического излишка общества, но не входящих в категорию непроизводительных работников (по нашему определению), не могут считаться частью потенциального фонда экономического развития.

Повторяем, несмотря на те трудности, которые встречаются при попытках точно определить объём непроизводительной работы в капиталистической экономике, в периоды чрезвычайного положения сущность этой задачи ясна так же, как и необходимость сокращения или даже полного устранения того потребления, которое нельзя считать необходимым. На практике это проводится следующим образом. Непроизводительные работники призываются в армию, а производительные бронируются. Биржи труда стремятся перевести людей с непроизводительных на производительные работы. Карточные бюро выпускают различные типы карточек для лиц разного рода занятий, причём производительные работники оказываются в привилегированном положении.

Не более сложна для понимания, хотя, пожалуй, ещё менее поддается количественному определению, третья /86/ форма потенциального экономического излишка в капиталистическом обществе. К этой форме относится расточительство и иррациональность производственной организации, которые находят множество проявлений и имеют своим результатом сокращение продукции намного ниже уровня, вполне достижимого при той же затрате человеческих и материальных ресурсов. Это расточительство и иррациональность проявляются, во-первых, в постоянно существующей (и каждый раз вновь воспроизводимой) недогрузке производственных мощностей, в результате которой непроизводительно затрачивается значительная часть текущих капиталовложений. Мы уже не говорим здесь о бездействующем оборудовании и о безработице в периоды кризиса. Об этом мы скажем ниже. Сейчас мы имеем в виду те производственные мощности, которые остаются неиспользуемыми даже в годы процветания, причем не только в устарелых и свёртывающихся, но и в развивающихся отраслях[15].

В 1925—1929 гг. Брукингский институт произвёл обследование недогрузки предприятий в США[16].

Уровень «производственной мощности» каждой отрасли промышленности определялся Институтом на основе объёма продукции, которую она могла бы выпускать при такой продолжительности рабочего дня и при таком количестве смен, которые характерны для данной отрасли, а также при должном уходе за оборудованием (то есть учитывалась необходимость приостановки работы для ремонта оборудования и т. п.). При подсчёте величины избыточной производственной мощности не учитывались закрытые в данное время предприятия. При такой осторожной оценке данные о производственных мощностях оказывались значительно более низкими, чем /87/ данные о «стандартной мощности», основанные на технических оценках и приводимые обычно в промышленной статистике.

Брукингский институт пришёл к выводу, что «в целом... в период с 1925 по 1929 г. имевшееся оборудование использовалось на 80—83% мощности»[17].

Авторы этого исследования предупреждают,

«что, по-видимому, не вся дополнительная продукция, о возможности получения которой свидетельствуют приведённые выше цифры, могла бы быть действительно произведена, ибо имеются глубокие различия в потенциальной мощности различных отраслей промышленности, и, если бы каждая отрасль работала на полную мощность, несомненно вскоре скопились бы огромные излишки некоторых товаров»[18].

Всё же, как указывают авторы исследования, «если новые производственные усилия были бы направлены на координацию различных отраслей», эта диспропорциональность могла бы быть заметно сокращена, а может быть, даже и полностью устранена. В исследовании нет оценки объёма продукции, которую можно было бы произвести в условиях такой координации. Но даже и без координации «объём продукции мог бы быть на 19% больше, чем он был в действительности. Эта дополнительная продукция в денежном выражении могла бы составлять примерно 15 млрд. долл.» (то есть почти 20% национального дохода США 1929 г.). После войны подсчётов производственных мощностей в подобном масштабе произведено не было. Имеющиеся отрывочные данные позволяют сделать вывод, что даже в годы беспрецедентного подъёма, последовавшие за окончанием второй мировой войны, в американской промышленности имелась огромная недогрузка производственных мощностей. По довольно осторожным расчетам одного исследователя, в 1952 г., то есть в год бума, использовалось лишь 55% мощностей[19]{IX}. В данном расчёте не учитывается тот факт, что различные системы контроля препятствуют производству огромного количества /88/ продовольствия; не учитывается также и то, что очень много продовольствия портится, уничтожается или скармливается скоту.

Все оценки производственных мощностей (и неиспользуемых мощностей) весьма условны. Это связано и с недостатком необходимых статистических данных и с различиями в определениях мощности, принятых за основу. Кроме того, разные исследователи по-разному понимают «нормальную» степень использования и при определении размеров недогрузки неодинаково учитывают факторы рынка, спроса и прибыли.

Всё же трудности, с которыми мы сталкиваемся при количественной оценке какого-либо явления, не должны заслонять само это явление. Во всяком случае, наша цель теперь состоит лишь в описании форм, в которых существует потенциальный экономический излишек, а не в определении его размеров в отдельных странах в определенные промежутки времени. Поэтому указанные трудности не имеют для нас никакого значения.

Мы можем без труда увидеть, что расточительство ресурсов также обусловлено существованием монополий и монополистической конкуренции. Потенциальный экономический излишек в этой форме никогда не изучался во всей его полноте, хотя о его отдельных элементах в экономической литературе имеются упоминания. Наибольшее значение в данном случае имеют, по-видимому, потери, связанные с недоиспользованием преимуществ крупного производства по причине нерациональной дифференциации продукции. Насколько я знаю, никто еще не пытался рассчитать общую экономию, которую можно было бы получить благодаря стандартизации множества товаров, различие между которыми имеют чисто номинальное значение, а также благодаря сосредоточению их производства на наиболее технически эффективных и экономичных предприятиях. Возьмем ли мы товары длительного пользования — автомобили, холодильники, электроприборы, — или такие товары, как мыло, зубная паста, ткани, обувь, или, наконец, продукты питания, мы можем не сомневаться в том, что стандартизация и массовый выпуск могли бы значительно снизить издержки производства этих товаров.

Конечно, в отдельных случаях даже в условиях господства монополий отдельные фирмы используют предприятия /89/ технически оптимального размера и не могут при нынешнем состоянии техники получить дополнительную экономию за счёт расширения масштабов производства. Однако подобные случаи относительно редки. Ограниченность как сбыта продукции отдельных фирм, так и доступного для них капитала ведёт к тому, что размеры предприятий оказываются ниже (и часто значительно ниже) рационального уровня{X}.

Существование и возникновение всё новых мелких, неэффективных, излишних фирм — не только в промышленности, но в особенности в сельском хозяйстве, в торговле и в сфере услуг — означает такое расточительство человеческих и материальных ресурсов, масштабы которого вряд ли можно полностью оценить[20].

Нагромождение производственных мощностей и недоиспользование ресурсов, вызванное неразумно малым размером предприятий, сочетается с расточительством на другом полюсе, в сфере деятельности монополистических гигантов, которым нет нужды утруждать себя заботами о максимальном снижении издержек производства и повышении эффективности, поскольку они защищены своими монополистическими позициями. В этой связи мы должны принять во внимание так называемые накладные расходы акционерных компаний, достигающие огромных сумм. Эти расходы включают неимоверно высокие отчисления, выделяемые компаниями на покрытие личных расходов членов высшей администрации, чрезмерные должностные оклады, выплачиваемые администраторам, которые не связаны с производством, но извлекают доходы в силу своих финансовых связей, личного влияния или черт характера, позволяющих им особенно хорошо осуществлять политику корпораций.

Не следует также игнорировать то неподдающееся учету, но, пожалуй, наиболее ценное достояние общества, /90/ которое систематически расхищается монополистическим бизнесом, а именно человеческий материал. Нельзя забывать обыкновенных людей, размалываемых жерновами обширных финансовых империй, подверженных влиянию деградации, коррупции, системы оболванивания; людей, формирование и развитие которых калечится и искажается продукцией, пропагандой и рекламой большого бизнеса[21].

Ещё менее осязаемы те выгоды для общества, которые могли бы дать научные исследования, если бы их организация и реализация не были под контролем бизнеса, всецело ориентирующегося на прибыль, и государственных учреждений, организующих научные исследования в военных целях[22]. /91/

Такой способ руководства и финансирования научно-исследовательских работ серьёзно воздействует на общее направление развития этих работ, на выбор тем исследования и на применяемые методы. Определяя характер использования научных достижений, он тормозит и уродует развитие науки, деморализуя и дезориентируя ученых, лишая их подлинных стимулов к творческой работе. Он сильно уменьшает блага, которые несёт обществу прогресс науки.

Идет ли речь об атомной энергии или о предприятиях общественного пользования, о материалах-заменителях, или о технологических процессах в обрабатывающей промышленности, имеются многочисленные свидетельства того, что производительному использованию технических возможностей часто серьёзно препятствуют интересы тех лиц и организаций, на чьи средства проводятся исследовательские работы.

Это множество более или менее легко различимых форм, в которых в сложной паутине капиталистической экономики скрывается потенциальный экономический излишек, никогда не подвергалось систематическому изучению, не говоря уже о статистической оценке. Нельзя сказать, что экономисты в прошлом не пытались разоблачить расточительство и иррациональность, присущие капиталистическому строю. Они считали их, однако, отдельными изъянами и неполадками капиталистической системы, которые могли бы быть преодолены путем соответствующих реформ, или объявляли анахронизмами докапиталистических времен, которые могли бы исчезнуть в ходе капиталистического развития. Позднее, по мере того как становилось всё более очевидным, что расточительство и иррациональность отнюдь не являются случайными «пятнами» капитализма, а связаны с самой его сущностью, стало модным сводить к минимуму важность всей этой проблемы, считать ее «малозначащим вопросом», не вызывающим беспокойства в наш век изобилия[23]. /92/

Наконец, не менее важен и четвертый пункт нашего списка форм, в которых выступает потенциальный экономический излишек. Это — продукция, потерянная для общества из-за недоиспользования человеческих и материальных ресурсов, вызванного отчасти недостаточной координацией производственных мощностей и главным образом ограниченностью платежеспособного спроса. Хотя отделить друг от друга эти две причины безработицы и точно определить значение каждой из них очень трудно или даже вовсе невозможно, для целей нашего анализа весьма полезно четко их различать.

Первая из них, которая обычно связывается экономистами с «фрикционной» безработицей, уже упоминалась выше. Она проявляется в форме увольнения рабочих, вызванного либо изменением структуры рыночного спроса, либо введением средств экономии труда одновременно с отказом от старого производственного оборудования.

Хотя для высвобождающейся рабочей силы и для заменённого оборудования можно найти полезное применение и, таким образом, они могут быть снова использованы в процессе производства, в условиях капиталистической экономики такое переключение производительных сил, если оно вообще имеет место, происходит даже при самых благоприятных обстоятельствах с большим запозданием и сопровождается крупными потерями. В условиях рационального планирования подобных потерь полностью избежать нельзя, но их можно намного уменьшить.

Безработица, связанная с недостатком эффективного спроса, является важнейшей (если не считать военных расходов) причиной постоянного крупного разрыва между фактическим и потенциальным излишком. Она затрагивает как рабочую силу, которая могла бы быть полностью занята, так и производственное оборудование, которое могло бы быть использовано на полную мощность. Она ведет к тому, что значительная часть человеческих и материальных ресурсов постоянно оказывается неиспользованной /93/ в процессе производства, хотя ее интенсивность в различные периоды времени неодинакова.

Воздействие этого хронического недоиспользования производственных возможностей нельзя точно определить, основываясь на различиях в объёме продукции, произведённой в годы процветания и в годы депрессий. При этом игнорируется, во-первых, то обстоятельство, что в большинстве случаев даже в периоды так называемой полной занятости имеет место значительное недоиспользование рабочей силы и производственных мощностей, и, во-вторых, то, что даже в период бума продукция находится ниже того уровня, который мог бы быть достигнут, если бы предпринимателям не нужно было принимать в расчёт возможность смены конъюнктуры и строить свои планы производства и капиталовложений соответственно с этим. Таким образом, расчёты, основанные лишь на сравнении объемов производства на разных фазах промышленного цикла, неизбежно преуменьшают размеры продукции, потерянной вследствие колебаний уровня занятости.

Но даже такие осторожные расчёты рисуют достаточно яркую картину, свидетельствующую об огромных размерах потенциального экономического излишка, связанного с массовой безработицей.

Например, Айседор Любин, бывший в 1938 г. Уполномоченным по статистике труда в Министерстве труда США, заявил на заседании Временной национальной экономической комиссии (1 декабря 1938 г.):

«Если предположить, что размер самодеятельного населения оставался на уровне 1929 г., и сложить вместе количество потерянного рабочего времени в 1930, 1931 и 1932 и в следующие годы вплоть до 1938 г., то общее количество потерянного рабочего времени составит за этот период 43 435 тыс. рабочих лет. Или, другими словами, если бы каждый имевший работу в 1929 г. продолжал бы работать в течение 9 лет, все работающие могли бы уйти в отпуск на 1 год и 2 месяца, причем размеры сокращения национального дохода не были бы больше тех, которые фактически имели место»[24].

Если взять за основу цены 1929 г., то совокупные потери национального дохода /94/ за указанный период составят 133 млрд. долл. Для сравнения укажем, что в 1929 г. национальный доход составил 81 млрд. долл.[25]. Безработица сопровождалась недогрузкой предприятий, составлявшей на высшей точке подъема (то есть в 1929 г.) около 20%, а в 1938 г. свыше 1/3[26].

Следует напомнить, что расчеты Любина основывались на предположении о постоянной численности самодеятельного населения и неизменной производительности труда в период с 1929 по 1938 г.

На деле самодеятельное население выросло за указанный период на 6 млн. человек, а выработка на одного занятого несомненно при более благоприятных экономических условиях увеличивалась бы обычными темпами.

Учитывая эти обстоятельства и предположив, что темпы роста производительности труда в 30-х годах могли бы быть такими же, как в 20-х, «д-р Л. Биин из Министерства сельского хозяйства рассчитал, что потери национального дохода с 1929 г. составили 293 млрд. долл.»[27].

Эти расчеты были произведены в 1938 г. во время работы Временной национальной экономической комиссии, и они рисовали картину недоиспользования производственных ресурсов накануне второй мировой войны. Мобилизация военного времени с ещё большей убедительностью, чем все статистические выкладки, продемонстрировала, каким огромным был в Америке неиспользованный производственный потенциал.

Как известно, в годы войны США не только смогли довести численность вооружённых сил более чем до 12 млн. человек, произвести колоссальное количество вооружения, снабдить своих союзников большим количеством продовольствия и другими товарами, но одновременно повысить объём потребления гражданского населения. Другими словами, расходы на войну — самую крупную и самую дорогостоящую войну в истории — были покрыты Соединенными Штатами за счёт мобилизации лишь части их потенциального экономического излишка.

Вряд ли нужно подчеркивать, что вопрос о потерях, /95/ связанных с безработицей, отнюдь не имеет только исторический интерес и что эти потери характерны не только для США. Их можно легко обнаружить и в настоящее время, и они были характерны для всей истории капитализма во всех странах. Хотя их масштабы были неодинаковыми в различных странах в разные периоды времени, они всегда снижали производство до уровня, значительно более низкого, чем тот, который мог бы быть достигнут в рационально организованном обществе. Следует учесть также, что результаты безработицы нельзя должным образом выразить в каких бы то ни было подсчётах потерянной продукции. Никто не может оценить тех благ, которые общество могло бы получить, если бы энергия, способность к труду, творческий гений миллионов безработных использовались в производительных целях.

IV. Излишек в плановой экономике

Если потенциальный экономический излишек является категорией, которая представляет значительный научный интерес для понимания иррациональности капиталистического строя и имеет важное практическое значение для капиталистического общества в условиях чрезвычайного положения, то планируемый экономический излишек — это категория, связанная лишь с сознательным экономическим планированием в условиях социализма. Излишек представляет собой разницу между «оптимальной» продукцией, которая может быть произведена в исторически данных естественных и технических условиях, в обстановке планового «оптимального» использования всех наличных производительных ресурсов, и определенным, установленным сознательно «оптимальным» объемом потребления. Значение и сущность понятия «оптимальный» в данном случае совершенно отлично от того, что под этим подразумевают буржуазные экономисты. Здесь оно не отражает соотношение производства и потребления, определяемое расчётами отдельных фирм на получение прибыли, распределением доходов, вкусами и социальным давлением капиталистического строя. В условиях социализма в этом понятии выражается трезвое суждение социалистического сообщества — сообщества, которое руководствуется разумом и наукой. Что же касается использования /96/ ресурсов, то понятие «оптимальный» предполагает коренную рационализацию производственного аппарата общества (закрытие неэффективных предприятий, максимальное использование преимуществ массового производства и т. п.), устранение излишней дифференциации продукции, ликвидацию непроизводительного труда (в том смысле, как он был определён выше), научную политику сохранения человеческих и материальных ресурсов и т. п.

Этот «оптимум» не предполагает достижения максимального уровня производства, возможного в данной стране в данный период времени. Он вполне может выражаться в менее высоком, чем максимальный, уровне производства при намеренном сокращении длительности рабочего дня, увеличении количества времени, предназначенного для образования, и при сознательном отказе от некоторых тяжелых производств (например, от добычи угля). Решающее значение имеет тот факт, что объём продукции здесь определяется не случайным сочетанием многочисленных некоординированных друг с другом решений отдельных капиталистов и акционерных компаний, а рациональным планом, выражающим мнение общества относительно того, каким должно быть соотношение между производством, потреблением, сбережениями и капиталовложениями в данный промежуток времени[28]. /97/

Далее, «оптимальное» распоряжение ресурсами в социалистической экономике никоим образом не требует ограничения потребления тем, что является действительно необходимым минимумом. Оно может и должно сочетаться с таким уровнем потребления, который немного превышает уровень, связанный с понятием жизненной необходимости. И опять-таки решающим является тот факт, что уровень потребления и, следовательно, объём фактически производимого излишка будут определяться не стремлением к максимальной прибыли, а разумным планом, отражающим взгляды общества на то, каким должно быть соотношение между текущим и будущим потреблением. Поэтому экономический излишек при социализме может быть меньше или больше, чем фактический экономический излишек при капитализме; он может быть даже равен нулю, если общество предпочтет воздерживаться от чистых капиталовложений. Всё это будет зависеть от того, какой стадии исторического развития достигнет общество, от степени использования производительных ресурсов, от структуры и темпов роста потребностей людей.

Вот что можно сказать о наших примитивных орудиях анализа. Теперь попробуем применить их на историческом материале. /98/


Комментарии «Скепсиса»

I. Устоявшийся русский перевод одного из ключевых терминов Маркса — «прибавочная стоимость», английский — “surplus value”. Поскольку рассматриваемое Бараном явление относится к той же области, он при обозначении излишка пользуется словом “surplus”. Соответственно, для наиболее точного перевода, учитывающего русскоязычную традицию, требуется существительное, схожее с прилагательным «прибавочный». Однако использование любого такого существительного довольно сильно влияет на литературные качества русского текста, поэтому переводчики справедливо решили использовать более уместное в данном случае слово.

II. Здесь с точки зрения марксистской экономической теории смешивается несколько понятий разного рода. Активы — оборудование, запасы сырья есть части производительного капитала, способные приносить прибыль при их употреблении. Активное сальдо — прибыль торгового капитала, денежный капитал. Золотой запас — сокровище, которое капиталом не является и само по себе прибыль не приносит.

III. Ошибка автора. Дом является объектом капиталовложений, если строится, к примеру, для сдачи внаём.

IV. Термин «жизненная энергия» из философии Бергсона.

V. Точка зрения автора расходится как с классической политэкономией, так и с позицией Маркса, который писал, что товар продаётся и приносит прибыль, когда удовлетворяет некоторую общественную потребность. Маркс подчеркивал, что по мере развития капитализма все больше функций рабочей силы входит в категорию производительного труда, поскольку они будут служить капиталисту, а не непосредственному потребителю. Безусловно, это не означает, что производительный труд обязательно должен быть общественно полезным, как не обязательно должна быть полезной любая потребность.

VI. Опять же, это идёт вразрез с марксовым определением, согласно которому непроизводительный труд — тот, который не производит стоимости. При этом непроизводительный работник может быть необходим для функционирования капиталистического способа производства, например торговый работник, который осуществляет обращение.

VII. Это не вполне верно. Научные работники и учителя могут быть производительными работниками и в марксистском понимании, первые – если занимаются прикладными исследованиями, разработкой новых продуктов (к примеру, синтетических материалов), или средств производства, повышающих производительность труда, вторые — поскольку в качестве наемных работников участвуют в воспроизводстве рабочей силы (к которому можно отнести процесс обучения). Однако даже оценка этих работников как непроизводительных не означает отрицания их общественной полезности.

VIII. Выделение социалистического этапа в движении общества к коммунизму — схоластический прием сталинской ортодоксии, заложником которого оказывается Баран.

IX. Эрнест Мандель со ссылкой на статистические службы США приводит совсем другие цифры: 94% в 1952 г. и 76% в 1953 г. (Mandel E. Late capitalism. 1975. P. 456).

X. Очень показательный пример не подкреплённого фактами заявления Барана.

XI. Под чистой продукцией понимается валовая продукция за вычетом затрат на возмещение постоянного капитала (амортизацию и оборотный капитал). Таким образом, она состоит из товарного эквивалента переменного капитала (то, что автор называет доходом труда) и эквивалента прибавочной стоимости.

XII. Рус. пер.: Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. М., 1995.

XIII. Рус. пер.: Маркс К. и Энгельс Ф. Собрание сочинений. Т. 46. Ч. 1 и 2. 1968, 1969.


Примечания

1. Фактический экономический излишек охватывает, очевидно, меньшую долю валового продукта, чем прибавочная стоимость в марксистском понимании. Последняя, как известно, составляет всю разницу между совокупной чистой продукцией и реальным доходом труда{XI}. «Фактический экономический излишек» представляет собой лишь часть прибавочной стоимости, которая идёт на накопление. Другими словами, он не включает потребление класса капиталистов, правительственные расходы на управление, на вооружения и т. д.

2. Не задерживаясь на этом пункте, мы всё же должны отметить, что с точки зрения экономического развития в высшей степени важно, в какой форме выступает фактический экономический излишек — в форме капитального оборудования, способствующего повышению производительности труда, или в форме прироста товарных запасов и золотого резерва, лишь весьма косвенно связанных с «усилением технической вооруженности общества».

3. Потенциальный экономический излишек также составляет количественно иную долю валового продукта, чем прибавочная стоимость в марксистском понимании. С одной стороны, он исключает такие элементы прибавочной стоимости, которые можно назвать необходимым потреблением капиталистов, необходимыми затратами на государственное управление и т. д.; с другой стороны, он включает в себя то, что не входит в прибавочную стоимость, — продукцию, потерянную вследствие недоиспользования или неправильного использования производительных ресурсов.

4. «Труд некоторых самых уважаемых сословий общества, подобно труду домашних слуг, не производит никакой стоимости… Например, государь со всеми своими судебными чиновниками и офицерами, вся армия и флот представляют собою непроизводительных работников. Они являются слугами общества и содержатся на часть годового продукта труда остального населения... К одному и тому же классу должны быть отнесены как некоторые из самых серьёзных и важных, так и некоторые из самых легкомысленных профессий — священники, юристы, врачи, писатели всякого рода, актёры, паяцы, музыканты, оперные певцы, танцовщики и пр.» (Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов, т. I, Госсоцэкгиз, М., 1935, стр. 279).

«Когда годовое производство данной страны значительно превышает её годовое потребление, говорят, что капитал ее возрастает; когда её годовое потребление даже не покрывается её годовым производством, говорят, что её капитал уменьшается. Таким образом, капитал может увеличиться или вследствие увеличения производства, или вследствие уменьшения [непроизводительного] потребления» (Давид Рикардо. Соч., т. I, Госполитиздат, 1955, стр. 129).

5. К. Маркс. Теория прибавочной стоимости, ч. 1, стр. 146—147.

6. J.A. Schumpeter. Capitalism, Socialism and Democracy, New York, 1950, p. 143{XII}.

7. К. Маркс. Капитал, т. 1, Госполитиздат, 1955, стр. 615.

8. «Функция экономических институтов состоит в том, чтобы организовать экономическую жизнь в соответствии с пожеланиями общества… Эффективность экономической организации будет… оценена по её соответствию с желаниями общества» (T. Scitovsky. Welfare and Competition, Chicago, 1951, p. 5).

9. Например, проф. Скитовски, один из наиболее авторитетных авторов в этой области, замечает: «…Если мы начнём ставить под вопрос способность потребителя решить, что хорошо для него и что плохо, мы вступим на скользкую дорожку и должны будем прийти к отказу от всей концепции суверенитета потребителя» (T. Scitovsky. Welfare and Competition, p. 184). В действительности же под вопрос ставится не «концепция суверенитета потребителя», а лишь антиисторическая, апологетическая версия этой концепции, которая лежит в основе буржуазной экономической науки.

10. При исчислении индекса стоимости жизни Бюро статистики труда Министерства труда США оперирует своим понятием «необходимого потребления». Аналогичными понятиями пользуется комитет Геллера по социально-экономическим исследованиям. Потребности в пище, жилье и медицинском обслуживании у населения различных стран изучались Организацией Объединенных Наций, Организацией по вопросам продовольствия и сельского хозяйства и другими учреждениями. Это наиболее важный объект для дальнейших исследований (См. Food and Agriculture Organization, FAO Nutritional Studies № 5, Caloric Requirements, Washington, June, 1950; National Research Council, Reprint and Circular Series, Recommended Dietary Allowances, Washington, 1948; United Nations, Housing and Town and Country Planning 1949—1950 и источники, указанные в этих работах).

11. Интересно заметить, что стремление прославлять капиталистические порядки, замазывая различие между производительным и непроизводительным трудом, немало способствовало процессу самовыхолащивания современной буржуазной экономической науки. Поскольку ее представители считают производительными любые виды деятельности в капиталистическом обществе, обеспечивающие денежное вознаграждение, критерий одобрения рынка и рыночной оценки, который мог бы по крайней мере претендовать на последовательность в условиях чистого капитализма, становится источником серьёзных затруднений, когда он применяется в отношении общества, проникнутого феодальными пережитками. Приверженность принципу рыночной оценки при этих обстоятельствах заставляет экономистов либо критиковать существующее положение с антиисторической и нереалистической точки зрения Мизеса, Хайека, Найта и др. и, таким образом, выставлять себя в довольно нелепом виде, либо оказываться перед неприятной необходимостью извращать и уродовать сам «принцип» рыночной оценки, говорить о полезности и необходимости различных нерыночных видов деятельности, ввиду того что они «косвенно» способствуют производству продукции на рынок или ввиду их необходимости для сохранения и функционирования капиталистической системы в целом.

12. J.A. Schumpeter. Capitalism, Socialism and Democracy, p. 198.

13. K. Marx. Grundrisse der Kritik der Politischen Ökonomie, (Rohentwurf), Berlin, 1953, S. 432{XIII}.

14. К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные произведения, т. II, стр. 13.

15. Кстати, в разумно планируемой экономике нет необходимости в существовании избыточных мощностей даже в отраслях, переживающих упадок, т.е. в отраслях, испытывающих падение спроса на свою продукцию. Своевременный перевод этих мощностей на выпуск других видов продукции может сократить недогрузку до минимума.

16. «America's Capacity to Produce and America's Capacity to Consume», Washington, 1934. Превосходное обобщение результатов этого исследования дано в работе J. Steindl, Maturity and Stagnation in American Capitalism, Oxford, 1952, p. 4 ff. Некоторые выдержки из этой книги использованы нами.

17. «America’s Capacity to Produce and America’s Capacity to Consume», p. 31.

18. Там же.

19. См. Lewis H. Rоbb. Industrial Capacity and its Utilization, «Science and Society», (Fall 1953), p. 318—325.

20. Даже в условиях чрезвычайного положения фактически используется лишь весьма малая часть этого вида потенциального экономического излишка. Однако и те результаты, которые иногда при этом достигаются, достаточны по меньшей мере для определения огромной важности данной проблемы. Увеличение продукции, достигнутое во время войны лишь за счёт сосредоточения производства на крупных предприятиях и устранения самых вопиющих случаев дублирования, встречных перевозок и неэффективности, было весьма внушительным как в Германии и Англии, так и в США.

21. Мы не хотим сказать, что Бэббит <герой одноименного романа Синклера Льюиса. — прим. М.Я. Волкова> — это наиболее способный участник «непреклонной» конкурентной борьбы за существование (которого так почитают некоторые либеральные экономисты и старомодные торговые палаты), более привлекательный образец человека, чем «современный» деятель, описанный в книгах: David Riesman. The Lonely Crowd, С. Wright Mills. White Collar; the American Middle Classes, T. Quinn. Giant Business.

Действительно, если бы пришлось выбирать только между этими типами людей, то не осталось бы никаких оснований для веры в будущее человеческой расы.

22. «Мы знаем, что в международных картельных соглашениях патенты часто были не стимулом к новым капиталовложениям, а скорее средством ограничения производства, установления закрытых районов сбыта, снижения темпов технического прогресса, установления фиксированных цен и т. п. Мы знаем, что довоенный “брак” между “Стандард ойл” и “ИГ Фарбениндустри” серьезно задержал развитие промышленности синтетического каучука в США. Мы знаем, что уступки “Стандард ойл” в пользу “ИГ Фарбениндустри” объяснялись желанием предотвратить использование вне Германии патентов, связанных с производством синтетического бензина. Мы знаем, что соглашения Дюпона с “Импириэл кемикэл индастриз” привели скорее к разделу мировых рынков, чем к их динамическому развитию на основе конкуренции... Расследования показали, что, когда компания Дюпона получила красящее вещество, которое могло быть использовано либо для производства красок, либо для окраски тканей, директор одной из исследовательских лабораторий фирмы писал: “Необходима дальнейшая работа, с тем чтобы добавить к веществу «Монастраль» примеси, которые сделали бы его негодным для применения в качестве текстильного красителя...”. Расследования показали также, что фирма “Ром энд Хас” специально проводила исследовательскую работу с целью найти такое вещество, которое сделало бы метилметакрилат годным для применения в качестве формовочного материала, но негодным для использования в производстве зубной пасты. Выяснилось также, что исследовательская организация фирмы “Дженерал электрик” предпринимала напряженные усилия к тому, чтобы сократить срок службы батареек для карманных фонарей» (Walter Adams, в «American Economic Review», May 1954, p. 191).

23. Эта точка зрения была выдвинута впервые Шумпетером и получила широкое распространение после появления книги Дж. К. Гэлбрейта «Американский капитализм». В этой книге мы читаем: «...Социальная неэффективность богатого общества растёт по мере роста богатства, что во многом делает эту неэффективность малозначащим фактором» (J. К. Galbraith. American Capitalism, Boston, 1952, p. 103).

24. TNEC, Investigation of Concentration of Economic Power. Hearings, Part I, Washington, 1939, p. 12.

25. Там же, стр. 16.

26. Там же, стр. 77.

27. Там же, стр. 159.

28. М. Калецкий в весьма сжатой форме показал, как легко плановая экономика может покончить с наиболее вопиющим проявлением иррациональности капиталистической системы — с безработицей, вызванной недостаточным спросом.

«Полезно рассмотреть вопрос о том, к каким последствиям в социалистической системе может привести сокращение капиталовложений. Рабочие, высвобожденные из отраслей, производящих средства производства, будут переведены в отрасли, выпускающие предметы потребления. Увеличившаяся продукция этих отраслей будет реализована путем снижения цен на нее. Поскольку прибыли в социалистической промышленности будут равны капиталовложениям, снижение цен будет проводиться до тех пор, пока уменьшение прибылей не станет соответствовать падению стоимости капиталовложений. Другими словами, полная занятость будет поддерживаться путем снижения цен по отношению к издержкам производства. В капиталистической же системе определенное соотношение между ценами и издержками производства поддерживается снижением уровня производства и занятости. Прибыли сокращаются при этом на ту же сумму, что и капиталовложения и потребление капиталистов.

Парадоксально, что, в то время как апологеты капитализма обычно считают “механизм цен” большим преимуществом капиталистической системы, гибкость цен оказывается характерной чертой социалистической экономики» (М. Каlесki. Theory of Economic Dynamics, London, 1954, p. 62 ff.).

Предыдущая | Содержание | Следующая

Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017