Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


«Ленинградское дело» глазами очевидцев

В середине января 1951 г. я, в ту пору сотрудник Всероссийского радиокомитета, получил приглашение на традиционную встречу однополчан, защищавших Ленинград в дни 900-дневной блокады.

Отправляясь в родной город, где прошли лучшие мои молодые годы, я, естественно, волновался. Волновало не только то, что предстояла трогательная встреча. Были и другие, более веские причины: на нее соберутся не все фронтовые друзья. До меня доходили упорные слухи, что в Ленинграде идут судебные процессы над партийными, советскими и хозяйственными работниками. Многие коммунисты исключены из партии, сняты с руководящих постов. Подлинного размаха «ленинградского дела» я, конечно, тогда не знал. Не представлял себе, что в городе и области будет заменено более 2 тысяч руководителей, что и в других партийных организациях страны идет расправа над бывшими ленинградскими работниками...

Как мне теперь понятно, сам я избежал той же участи только потому, что после войны уехал на учебу в Москву, на отделение журналистики Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б). Да и мои друзья, над которыми навис дамоклов меч, спасли меня, не назвали «сообщником».

На встречу с фронтовиками, которая была назначена на Московском проспекте, вблизи от райкома партии, по призыву которого многие из нас вступили в ополчение, я приехал одним из последних. Фронтовики, человек триста, были уже в сборе, большинство пришло в теплых пальто и шапках-ушанках, так как стоял крепкий двадцатиградусный мороз.

Митинг в парке Победы был недолгим.

Слушая ораторов, я мысленно обратился к минувшим дням блокады, к тем, кто не вернулся и в память о ком только что были обнажены головы.

Только теперь я вспомнил о своем друге Владимире Антоновиче Колобашкине, которого почему-то не оказалось среди нас. Неужели не захотел прийти? Неужели пост секретаря обкома партии вскружил ему голову? Нет, такого не могло случиться.

— Почему нет Колобашкина? — спросил я у стоявшего рядом заместителя председателя исполкома Приморского района, бывшего комиссара штаба дивизии Павла Кузьмича Булычева.

— А разве ты не знаешь? Он ведь арестован, — глухим голосом ответил наш общий друг.

— Что ты говоришь! За что? Он же честный коммунист. Его только что избрали секретарем обкома. Не прошло и года. Не мог он стать преступником!

— Об этом потом, — сдержанно сказал Булычев. — Да и разговор это «не телефонный».

 В. А. Колобашкин
В. А. Колобашкин

Во время поездки по местам боев, даже в Гатчине у Павловского дворца, который начали реставрировать, я продолжал думать о Колобашкине. Не верилось, что он мог оказаться врагом народа...

Мы познакомились еще тогда, когда Колобашкина избрали секретарем комитета комсомола на «Скороходе». Он только что вернулся из Москвы, где был слушателем Центральной комсомольской школы. Владимир Антонович постоянно бегал по обширным цехам фабрики, горячо спорил и воевал с администрацией из-за плохого состояния молодежного общежития. Потом стал заместителем секретаря парткома. И в этой новой должности был политически безупречен. Его хорошо знали рабочие и служащие «Скорохода», ибо он всегда оказывался на виду, часто выступал на собраниях, был инициатором движения за коммунистическое отношение к труду, о чем писала «Правда», отведя этой теме большой «подвал».

Незадолго до войны Колобашкина утвердили заведующим отделом пропаганды и агитации Московского райкома партии Ленинграда. Здесь с новой силой проявился его организаторский талант. Когда же над страной и городом нависла фашистская угроза, он одним из первых взялся за формирование ополченческой дивизии. На фронт, как и многие другие активисты района, пошел добровольно. В дивизии его назначили заместителем начальника политотдела.

Первые бои оказались тяжелыми. Плохо обученным ополченцам во всем нужен был личный пример. И Колобашкин вместе с бойцами ходил в атаки и лежал в окопах, защищая подступы к Ленинграду. За отвагу и активную политическую деятельность он уже на второй месяц войны был награжден орденом Красной Звезды.

Еще во время войны Владимира Антоновича отозвали из армии и избрали вторым секретарем Московского райкома партии. Это была почетная, но и трудная должность. Район вплотную примыкал к вражеским позициям, и фашисты беспрерывно обстреливали его предприятия и жилые кварталы. Вспыхивали пожары. Гибли люди.

В этих условиях непросто было организовать на заводах выпуск боеприпасов и легкого стрелкового оружия, ремонт танков и пушек, поступавших с передовой. Райком работал фактически круглые сутки. Его сотрудники и ночевали здесь же, в помещении.

В конце сорок пятого года по рекомендации горкома Колобашкина избирают первым секретарем Володарского райкома партии. Этот индустриальный район известен в Ленинграде давними революционными традициями. Еще задолго до революции В. И. Ленин создал здесь первую коммунистическую школу для рабочих, а Н. К. Крупская преподавала в вечерних кружках.

Задача, которую надлежало решить Владимиру Антоновичу в Невском районе, оказалась не менее сложной, чем в дни блокады. Нужно было немедленно организовать восстановление разрушенного, подготовить партийные кадры для работы в новых условиях, наладить общественное питание, расселение возвращавшихся из эвакуации ленинградцев. И секретарь райкома справился со всем этим. Его авторитет быстро рос, и вскоре Колобашкина избрали секретарем обкома ВКП(б), поручив ему идеологическую работу. Но, видно, в этой должности ему пришлось побыть недолго...

Мне не терпелось узнать подробности этого дела, какие обвинения предъявлены Колобашкину. Попытался отозвать Булычева в сторону. Но Павел Кузьмич по-прежнему молчал. Только когда вернулись в Ленинград, решительно заявил:

— Поехали ко мне на дачу.

Из рассказа Булычева я узнал, что после войны обком и горком обратились в ЦК партии с предложением перевести Совет Министров РСФСР из Москвы в Ленинград, чтобы Ленинград стал столицей Российской Федерации. Эту идею поддерживал и председатель Совмина РСФСР Михаил Иванович Родионов. По секрету говорили, что такое предложение не понравилось Сталину, но он открыто не высказался, промолчал. Чего-то, видимо, выжидал. Так что оснований волноваться у ленинградских руководителей вроде бы и не было.

 П. К. Булычев
П. К. Булычев

События стали стремительно разворачиваться позже и по причинам, казалось, незначительным.

В декабре 1948 г. состоялась X областная и VIII городская объединенная конференция ВКП(б). На последовавших затем пленумах первым секретарем обкома и горкома был вновь избран П. С. Попков, вторым секретарем обкома — Г. Ф. Бадаев, в прошлом первый секретарь Московского РК, вторым секретарем горкома — Я. Ф. Капустин. Через некоторое время в ЦК поступило анонимное письмо, в котором сообщалось, что подсчет голосов был сфальсифицирован, что во многих бюллетенях фамилии Попкова, Капустина и Бадаева были вычеркнуты, а счетная комиссия сообщила, что они избраны единогласно. Проверка показала, что против Попкова было подано 4 голоса, Бадаева — 2, Капустина — 15, председателя Ленгорисполкома Лазутина — 2.

— Сталин, рассказывают, прочитав письмо, возмутился, — сообщил Булычев, — и дал секретарю ЦК Маленкову указание «разобраться и вызвать на Политбюро Попкова».

Несколько слов о Петре Сергеевиче Попкове. Он возглавил ленинградскую партийную организацию в 1946 г., когда А. А. Кузнецов стал секретарем ЦК ВКП (б). Родился Попков в 1902 г. в семье крестьянина. В молодости батрачил. Потом работал столяром. В партию вступил в 1925 г. Окончив Ленинградский институт инженеров коммунального строительства, непродолжительное время заведовал научным отделом этого института, потом был избран председателем исполкома райсовета Ленинского района. В 1938 г. стал первым заместителем председателя Ленгорисполкома, а в 1939—1946 гг. — его председателем. По многим отзывам в дни блокады хорошо проявил себя.

...Вскоре после возвращения Попкова из Москвы, чрезвычайно расстроенного, состоялось совместное заседание бюро обкома и горкома. Приехали Г. М. Маленков и член Оргбюро ЦК ВКП(б) В. М. Андрианов. Разговор на бюро остался в тайне. На следующий день собрался пленум обкома и горкома, тоже объединенный. Сообщение «об антипартийных действиях секретаря ЦК А. А. Кузнецова и кандидатов в члены ЦК М. И. Родионова и П. С. Попкова» сделал Маленков, который обвинил их в групповщине, в противопоставлении себя Центральному Комитету партии. К этим обвинениям присовокупил еще одно: якобы они самовольно и незаконно провели в Ленинграде Всесоюзную оптовую ярмарку, что привело к разбазариванию товарных фондов. В результате государству был причинен значительный материальный ущерб.

— Разве ярмарка организована без разрешения ЦК и Совмина СССР? — спросил я. — Дело, как рассказывают, было так, — пояснил Булычев. — В январе сорок девятого во Дворце культуры имени Кирова с разрешения Совета Министров РСФСР и Ленсовета проходила Всероссийская оптовая ярмарка. Однако кто-то пригласил на нее представителей союзных республик, то есть ярмарка уже становилась всесоюзной, на что нужно было разрешение центра.

История с ярмаркой[1] была только одним из поводов начать расправу с ленинградскими руководителями. Главная же причина, как я узнал позже, лежала глубже...

А. А. Кузнецов
А. А. Кузнецов

Г. М. Маленкова, человека ревнивого и двоедушного, беспокоил растущий авторитет А. А. Кузнецова, который был утвержден начальником Управления кадров Центрального Комитета, и в его руках сосредоточились подбор, подготовка и распределение кадров — и партийных, и советских, и хозяйственных, и профсоюзных, и комсомольских. Раньше этим важным ключевым участком ведал Маленков, и теперь он опасался, что Кузнецов заменит его и на посту члена Политбюро и секретаря ЦК.

Пугало Маленкова и его друга Берию[2] не только это. Однажды, отдыхая на озере Рица, Сталин неожиданно для окружения поделился своими мыслями.

«Я, — произнес он медленно, обычным тихим голосом, — стал стар и думаю о преемниках. Наиболее подходящий преемник на посту Председателя Совета Министров — Николай Алексеевич Вознесенский, а на посту Генерального секретаря — Алексей Александрович Кузнецов... Как, не возражаете, товарищи?»

Никто, как потом рассказывали, не возразил. В то же время, надо полагать, всяк, узнавший о сенсационном замысле, немедленно подумал о его подоплеке: неспроста такую идею этот скрытный человек решил обсудить гласно. Хотел встревожить конкурентов? И результат не заставил себя долго ждать.

Ошибка Кузнецова в этой ситуации состояла в том, что он не стал проявлять осторожности. По-прежнему действовал смело и решительно. Занимаясь кадрами, в том числе и госбезопасности, был требовательным, приказал министру МГБ СССР Абакумову регулярно докладывать о делах в министерстве. В то же время Алексей Александрович старался до конца выяснить причины убийства С. М. Кирова. Более того, он фактически протестовал против общепринятой тогда культовой нормы. Имени Сталина в его послевоенных выступлениях не прибавилось. Он по-прежнему часто ссылался на Кирова. После войны открыто навещал тяжело больную вдову Сергея Мироновича, потерявшую разум после убийства мужа. Однажды разжаловал генерала, уличенного в обворовывании лагерей.

В аппарате ЦК распространился слух: в Москве появился настоящий кировец. Да еще какой! Руководитель блокадного города, фронтовик, победитель.

И вот у Маленкова, в негласном сговоре с Берией, появилась возможность сначала скомпрометировать, а потом убрать со своего пути Кузнецова.

Грубо фальсифицируя события, Маленков к прежним «фактам» на пленуме в Ленинграде добавил еще одно — более страшное и нелепое обвинение. Он заявил, что Кузнецов с Попковым вынашивают идею создания компартии России. Вот когда припомнили, правда, в завуалированном виде, предложение о переводе правительства РСФСР из Москвы в Ленинград.

Тенденциозность Маленкова была явной; шельмование, подтасовка фактов, разумеется, улавливались членами пленума обкома и горкома, но они не решились протестовать. Очень уж все было неожиданным, обвинения слишком серьезны. К тому же обстановка была настолько накалена, а люди до того запуганы, что они готовы были проголосовать за любое решение.

Пленум проходил в Смольном, в Лепном зале. Во время доклада Маленкова стояла напряженная тишина. А он, спрятав за трибуной свой огромный, выпяченный живот, спокойно, прокурорским тоном продолжал «доказывать» «преступления» Кузнецова, Вознесенского, Попкова и их ближайших соратников.

Я, разумеется, от Маленкова был далек, никогда не общался с ним, хотя как секретарь парторганизации Радиокомитета часто бывал в ЦК, даже дважды встретился с ним в коридоре. Внешне Маленков производил внушительное впечатление: крупное телосложение, широкое белое лицо, цепкий взгляд, красивые черные волосы.

Но те, кто общался с ним, рассказывали: за внешней обходительностью и наигранной вежливостью скрывалась жестокость и коварство. «Человек он опасный», — как-то признался мне бывший председатель Радиокомитета Виноградов, которого Маленков не раз вызывал к себе.

Уже тот факт, что Маленков дружил с Берией, говорит о многом. Но и в этой дружбе был он двоедушным: она не помешала ему потом выступить на заседании Политбюро с разоблачением Берии. Таким он показал себя и в «ленинградском деле»...

Очевидец тех событий С. Д. Воинов (бывший порученец Кузнецова) писал потом:

«Вот что необходимо учесть для понимания причин «ленинградского дела». Ведь его главными пунктами были: «противопоставление» Кузнецовым себя ЦК (читай — Сталину); требование большей самостоятельности в хозяйственных делах для каждой области, края; признание больших заслуг Российской Федерации; устройство выставки достижений, первых достижений восстановленного Ленинграда; а главное то, что вновь назначенный секретарь ЦК проявил самостоятельность и по-серьезному отнесся к задаче проверки бериевского министерства...»

Далее Воинов поясняет:

 П. С. Попков
П. С. Попков
«Так что же такое “ленинградское дело”, каковы еще более глубокие причины возникновения этого и подобных “дел”? Если меня спрашивают об этом, я отвечаю: нужно было скрыть от народа истинных виновников нашего военного поражения 1941 года, когда немцы, как нож в масло, врезались в территорию нашей страны. Нужно было скрыть виновников перегибов в сельском хозяйстве, приведших к тому, что крестьяне разбегались из колхозов от нужды, оттого, что продукт их труда ценился ниже его действительной стоимости. Нужно было, наконец, скрыть истинных виновников беззаконий и произвола, жертвами которого становились тысячи и тысячи людей. Вот поэтому и фабриковались такие “дела”, как “ленинградское дело”, “дело врачей” и еще многие другие, не получившие своих названий, которые можно назвать как “краевые, “областные”, иногда даже и “районные”...»

Называлась еще одна причина. Появилась потребность «поставить на место» целое фронтовое поколение, вышедшее из войны победившим и прозревшим. Поколение, ценою огромных жертв обретшее нравственную силу. Поколение, предопределившее, по сути, феномен XX съезда партии.

«Ленинградским делом» занимался сам министр госбезопасности Абакумов. Потом стало известно, что все было предрешено заранее. В сентябре 1950 г. выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР приступила к рассмотрению уголовного дела, возбужденного против А. А. Кузнецова, Н. А. Вознесенского, М. И. Родионова, П. С. Попкова, Я. Ф. Капустина, П. Г. Лазутина и других. Они были обвинены в измене Родине, контрреволюционном вредительстве, участии в антисоветской группировке и приговорены к высшей мере наказания.

В то время в нашей стране смертная казнь была отменена, но пока шло следствие, ее снова ввели. Это была жестокая, несправедливая расправа над коммунистами, незаурядными и честными людьми.

Маленков, Абакумов, Берия и их подручные действовали, конечно, от имени ЦК ВКП (б) и Сталина. Действовали нахраписто. Никакие объяснения обвиняемых в расчет не принимались. От тех, кто не признавал себя виновным, «признаний» добивались испытанными приемами. Яков Федорович Капустин полностью отрицал предъявленные ему обвинения. Тогда по указанию Берии на 20 страницах машинописного текста было состряпано «признание», и Яков Федорович после избиения, находясь фактически в невменяемом состоянии, подписал себе смертный приговор...

На другой день пребывания в Ленинграде я решил навестить семью Колобашкина, ведь его жена осталась с двумя несовершеннолетними сыновьями.

К моему удивлению, их квартира оказалась опечатанной. Я нажал кнопку звонка соседней квартиры. Дверь почти сразу отворилась, и на пороге появилась белокурая девочка лет четырнадцати.

Ты не знаешь, — спросил я, — куда уехала Александра Федоровна с ребятами?

— Они... не уехали, — застенчиво ответила девочка, — их увезли.

Стало ясно: семью Колобашкина выслали. Я медленно повернулся и пошел к выходу. Меня не покидала тревожная, мучительная мысль: в Ленинграде происходит что-то неладное, страшное, раз сажают за решетку испытанных партийных работников и высылают их семьи...

На этот день у меня была запланирована поездка в Московский райком партии и райисполком, с которыми я не прерывал довоенных связей. Позвонил сначала в исполком, однополчанину Израилю Евсеевичу Мирлину, заведовавшему плановым отделом.

До войны Мирлин работал экономистом на «Скороходе». На фронт, как и я, пошел добровольно. Был ранен. После выздоровления вернулся в свою дивизию и получил назначение на должность начальника дивизионного клуба в тот самый момент, когда я стал заместителем начальника политотдела дивизии. Курируя в течение года работу клуба, я часто встречался с Израилем Евсеевичем. В нем мне нравились расторопность, что на фронте высоко ценилось, исполнительность и четкость. Я доверял ему и сейчас, когда в Ленинграде царили страх и взаимная подозрительность, надеялся получить от боевого товарища объективную и честную информацию. С этого и начал разговор.

— Ну что тебе сказать? — помрачнел Мирлин. — Хвастаться нечем. Сидим, как на раскаленных углях. Ты, наверное, знаешь: у нас идут массовые аресты, исключения из партии... Все мы сейчас под «колпаком». Идет чистка партийного и советского аппарата. В нашем райкоме и райисполкоме состав уже обновился наполовину. Многие получили партийные взыскания, а те, что занимали должности покрупнее, — исключены из партии. — А что с Бадаевым? — поинтересовался я. — Он арестован. — В чем его обвиняют? — Точно не знаю. Он ведь ведал кадрами в городе. Кроме того, был правой рукой Капустина и Попкова. А арестовали его, кажется, в Москве...

С Бадаевым я был знаком давно. Знал его биографию. Первую школу он прошел на Невском машиностроительном заводе. Сначала был парторгом цеха, затем членом парткома завода. Горком партии рекомендовал его секретарем парткома на телефонный завод «Красная заря», что на Выборгской стороне. Перед войной его избрали первым секретарем Московского райкома партии. В районе Георгия Федоровича полюбили за скромность, принципиальность и общительность. Он часто встречался с рабочими, внимательно выслушивал их критику и предложения. Когда фашисты приблизились к Ленинграду, горячо взялся за укрепление южных границ города, возглавил работу по созданию ополченческой дивизии. Дивизия была укомплектована в течение десяти дней лучшими людьми предприятий и снабжена всем необходимым. Райком помог командованию подобрать для дивизии политработников: комиссаров полков и батальонов, политруков рот и парторгов. Все кандидаты тщательно обсуждались на заседании бюро райкома.

 Г. Ф. Бадаев
Г. Ф. Бадаев

Заботился Бадаев и о противовоздушной обороне района. По инициативе райкома «Электросила», «Скороход», Вагоностроительный завод имени Егорова, многие другие предприятия стали изготавливать для армии боеприпасы, пулеметные ленты, ремонтировать танки, пушки и автомашины, шить для войск теплое зимнее обмундирование.

Дивизия, созданная в Московском районе, вела тяжелые, неравные бои на Лужском рубеже. Более опытные, лучше вооруженные фашисты шли в атаку, как правило, в сопровождении танков. Большинство же ополченцев взялись за оружие впервые. Танки их поддерживали изредка, лишь в критические минуты. И тем не менее они задержали продвижение немецких войск на три недели. Не обошлось, разумеется, и без серьезных потерь. В боях участвовал и скороходовский батальон, где я был комиссаром.

Как раз в эти трудные и ответственные дни в дивизию прибыл Бадаев. Первым делом он посетил наш батальон, державший оборону в одной из деревень. С ним был парторг полка, бывший начальник закройного цеха фабрики Сергей Кореуков. Они обошли роты, встретились с бойцами. Многих волновала судьба детей, отправленных в Струги Красные с пионерским отрядом. Бадаев успокоил бойцов, сообщив, что на днях отряд благополучно вернулся и теперь райком организует эвакуацию детей в глубь страны вместе с матерями и престарелыми родственниками...

И вот такого отзывчивого, внимательного к людям человека, прекрасного организатора, всей душой преданного партии, арестовали, объявив врагом народа. Это не укладывалось у меня в голове.

Расставшись с Мирлиным, я не поехал в гостиницу, а отыскал телефонную будку и позвонил еще одному фронтовому другу — Василию Ивановичу Белову, который жил близ Смольного.

До войны мы с Беловым не были знакомы. Познакомились на одном из совещаний политотдела дивизии. Комиссар полка Белов оказался интересным собеседником, был прост, откровенен, смел в бою. В рассуждениях на политические темы он, однако, был осторожен. Не давал воли эмоциям.

После демобилизации Белов по рекомендации Г. Ф. Бадаева был направлен на учебу в ВПШ. Видимо, это-то покровительство бывшего первого секретаря райкома сказалось на судьбе Василия Ивановича: после учебы, несмотря на свои прекрасные деловые качества, он оказался не у дел. Когда Белов явился в горком партии за назначением, ему сказали: «Надо подождать. Пока отдыхайте». В это время по Ленинграду уже шли аресты...

Белов встретил меня приветливо. Как и полагается старым друзьям, мы крепко обнялись, ведь эта наша встреча после войны была первой.

Белов жил рядом со Смольным и часто встречался с партийными работниками города, и я ждал удобного момента, чтобы об этом заговорить. Наконец не выдержал: — Скажи, Василий Иванович, чем вызваны аресты ленинградских партработников, что происходит? Ты, очевидно, знаешь? — Сложный ты задал мне вопрос, — тихо произнес Белов. — Как-то все пока туманно, непонятно. Нельзя вроде бы не верить тем, кто расследует это дело и предъявляет серьезные обвинения, ведь ведется оно на самом высшем уровне. Но нельзя поверить и в преступления руководителей города и области, которые все время были на виду у всех.

—Не дипломатничай, — заметил я, — мы же хорошо знаем друг друга, вместе воевали.

— Лучше я тебе расскажу об одном недавнем эпизоде, случившемся со мной. Думаю, он многое тебе прояснит.

И вот что я услышал. Недели две тому назад Белов решил навестить председателя спорткомитета города, бывшего комиссара артполка дивизии Алексея Гусева. Когда Василий Иванович зашел к нему в кабинет и стал здороваться в присутствии неизвестных ему людей, Гусев громко заявил:

«Я вас не знаю, вы, очевидно, меня с кем-то путаете. Если у вас ко мне дело, обождите в приемной».

Белов оторопел. Как же не знает, когда они три года вместе воевали? Немного придя в себя, Белов покорно вернулся в приемную и стал ждать. Минут через пятнадцать из кабинета вышли люди и тут же Гусев пригласил Белова:

«Извини, пожалуйста, что я разыграл спектакль. Теперь опасно нам, старым друзьям, встречаться. Всюду соглядатаи, так и ждут, чтобы кого-нибудь скомпрометировать».

Гусев не сказал, что знает о неопределенном положении своего фронтового товарища, но в его глазах читалось: «Ты же на подозрении...»

— Вот видишь, какого страха нагнали «товарищи» следователи, что занимаются «ленинградским делом», даже закаленный в боях комиссар струсил.

Спал я в эту ночь беспокойно. Все время возникали образы Колобашкина и Бадаева. Наутро я решил продолжить встречи с друзьями. На очереди был знакомый журналист из «Вечернего Ленинграда» М. А. Гатчинский.

Когда мы встретились, я в лоб спросил его:

— Надеюсь, у вас в редакции никаких ЧП не случилось? — В том-то и дело, что случилось, — с грустью ответил Гатчинский. — Что же произошло? — Ты хорошо знаешь Владимира Соловьева, нашего редактора? — Конечно. Вместе работали в армейской газете.

Журналистская карьера Соловьева началась еще на Сталинградском тракторном заводе, где он редактировал многотиражку, когда завод еще только начинал строиться. За два-три года до войны его назначили корреспондентом «Правды» по Ленинграду. У Владимира было острое, критическое перо. Его смелые корреспонденции часто помещались на страницах центрального органа. Во время войны Соловьев редактировал газету 67-й армии, участвовавшей в прорыве лениградской блокады. — Что же с ним случилось? — Неделю назад его исключили из партии и сняли с работы. — Что ты говоришь?! И за что же? — удивился я. — Помнишь, в редакции армейской газеты была девушка-радистка, нерусской национальности, дочь известной ленинградской артистки. Так вот эту самую артистку обвинили в шпионаже и арестовали. Естественно, арестовали и ее дочь, за которой в свое время ухаживал Соловьев. Кто-то сообщил в органы. И этого оказалось вполне достаточно...

Каждый день я узнавал все новые и новые горестные, неожиданные факты. Избранный первым секретарем обкома по рекомендации Маленкова Андрианов, как оказалось потом, был человеком с подленькой душой, карьеристом. Он раздул «ленинградское дело», продолжал избиение кадров, заменяя их своими.

Спустя некоторое время после того как были осуждены Кузнецов, Вознесенский, Попков и другие, состоялось еще несколько процессов, на которых к высшей мере наказания были приговорены многие партийные руководители.

Были репрессированы второй секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) Г. Ф. Бадаев, председатель исполкома Ленинградского областного Совета депутатов трудящихся И. С. Харитонов, секретарь Ленгорисполкома А. А. Бубнов, секретарь Ленинградского горкома партии П. И. Левин, секретарь Куйбышевского райкома М. А. Вознесенская — сестра Н. А. Вознесенского, уже казненного. Оказалось, что вся семья Вознесенского была уничтожена. Осужден и приговорен к высшей мере наказания его брат, бывший ректор Ленинградского университета, а затем министр просвещения РСФСР А. А. Вознесенский. Даже их 85-летнюю мать сослали в Туруханск, где она вскоре умерла от воспаления легких. Расстрелян уполномоченный МГБ по Ленинградской области П. Н. Кубаткин и заменен весь руководящий состав ленинградских чекистов. Перетрясли командный и политический состав Ленинградского военного округа, милиции.

По «ленинградскому делу» привлекались и ленинградцы, работавшие в других городах и областях. Были расстреляны председатель Госплана РСФСР М. В. Басов, первый секретарь Крымского обкома Н. В. Соловьев, второй секретарь Мурманского обкома А. Д. Вербицкий...

Фотография военной поры
Фотография военной поры. Члены бюро Ленинградского обкома и горкома партии с представителем Ставки Верховного Главнокомандования. Многие из них позднее будут осуждены по «ленинградскому делу». Сидят: А. А. Кузнецов, Я. Ф. Капустин, генерал-полковник артиллерии Н. И. Воронов, И. Д. Шумилов. Стоят: П. С. Попков, Н. В. Соловьев, Г. X. Бумагин, А. Д. Вербицкий.

Судебные процессы продолжались в 1951 и 1952 гг. На длительные сроки тюремного заключения были осуждены более 50 человек, работавших во время блокады секретарями райкомов и председателями райисполкомов.

Не верится, но от фактов никуда не уйдешь. Это же были особые люди, взявшие на себя ответственность в экстремальных условиях. Вели себя стойко, героически. Чтобы работать, а тем более за все отвечать в условиях блокады, надо было обладать мужеством и отвагой, колоссальной выдержкой, ни на минуту не расслабиться. Эти люди прошли испытание огнем, голодом, холодом, смертью... Без политической и нравственной устойчивости это нельзя было пережить, выстоять и в конце концов победить.

И вот эти люди объявлены политическими преступниками, врагами народа...

Были и локальные дела — «дело Смольнинского района», «дело Дзержинского района». Их работникам инкриминировали вредительство, хищение государственных и общественных средств в особо крупных размерах. К «хищениям» относили даже затраты на ремонт избирательных участков, аренду помещений для предвыборных собраний и т. п. Ни одного рубля осужденные не положили себе в карман.

Абсурдность этих обвинений налицо. А сколько было исключено из партии?! Еще большее число коммунистов пролучили выговоры по партийной линии и отстранены от занимаемых должностей. Точных данных мы не знали. Однако один работник горкома партии сообщил мне, что из партии исключено более 22 тысяч человек. Наиболее сурово пострадали свыше 200 человек; репрессированы были не только руководители, но и члены их семей, родственники. Особенно жестоко обошлись с женами Вознесенского и Кузнецова.

Сразу же после мужа была арестована и закована в кандалы Зинаида Дмитриевна Кузнецова. Ее немедленно отправили во Владимирскую тюрьму и посадили в одиночную камеру. Я знал Зинаиду Дмитриевну по Промышленной академии. Учились мы в одной группе, и она производила хорошее впечатление своей скромностью, патриотичностью.

Зинаиду Дмитриевну освободили лишь в 1954 г.

Ее дочь Галина Алексеевна потом рассказывала, что, когда мать вернулась из тюрьмы, ее было не узнать. Она была измождена, сильно похудела и поседела. Так ослабла, что едва передвигалась. Но морально не была побеждена, верила, что когда-нибудь все прояснится и всех невинно пострадавших оправдают. Жаль, что Зинаида Дмитриевна рано ушла из жизни — на ее здоровье сказалось пережитое потрясение.

А дети Кузнецова? Ведь у него было две дочери и сын. Их не тронули, об этом позаботился Анастас Иванович Микоян. Рассказывают, что он уговорил Сталина оставить детей на свободе. К тому же старшая дочь Кузнецова Алла только что вышла замуж за сына Микояна Серго...

Если вначале расследованием занимался лично министр госбезопасности Абакумов, он же вел допросы, то потом «дирижером» этого позорного дела стал новый первый секретарь обкома и горкома партии Андрианов.

Кто он такой? Откуда его прислали в Ленинград?

Чтобы получить ответ на этот вопрос, я обратился к инструктору отдела пропаганды обкома Валентине Георгиевне Прониной, с которой был хорошо знаком. Вместо ответа она достала из ящика своего рабочего стола несколько листков и протянула мне. Там была напечатана краткая биография. С послевоенного, 1946 г., В. М. Андрианов работал заместителем председателя Совета по делам колхозов при Советском правительстве. А до этого был первым секретарем Свердловского областного и городского комитетов партии.

Под большим секретом Пронина рассказала, что первое время Андрианов очень внимательно, дни напролет читал протоколы областных и городских конференций, пленумов обкома и горкома, заседаний бюро и собраний партийно-хозяйственных активов и делал выписки и подчеркивания. А потом началось... Снимали с работы, исключали из партии даже тех, кто когда-то поддерживал прежних ленинградских руководителей, имел с ними деловые контакты. При этом Андрианов ссылался на личные указания Сталина и Центрального Комитета партии.

Особенно усилились репрессии против «старых» кадров после приезда в Ленинград по просьбе Андрианова большой группы специально подобранных людей. Конечно, среди них были и порядочные, честные работники. Взять хотя бы заведующего корпунктом «Правды» Михаила Степановича Куртынина, с которым я учился в ВПШ. Это был человек крутого характера, самолюбивый, но честный.

Под предлогом борьбы с «охвостьем бывшего антипартийного руководства» Андрианов и его пособники за короткий срок почти полностью обновили аппарат областного и городского комитетов партии, исполкомов, обкома и горкома комсомола, облпрофсовета.

Забегая вперед, скажу, что в эту кампанию попал и мой друг, со встречи с которым я начал свое знакомство с «ленинградским делом», — Павел Кузьмич Булычев. Одновременно с председателем исполкома его освободили с поста первого заместителя председателя исполкома Приморского района и объявили строгий выговор «за порочный стиль работы».

Без дела Булычев находился почти полгода. Жена его — мать троих детей — должна была пойти на работу, чтобы хоть как-то прокормить семью. Поскольку сбережений не было, пришлось продать кое-что из вещей.

«Вот так был «отблагодарен», — жаловался мне Булычев, — за то, что все годы честно трудился и сражался на фронте». (До войны Павел Кузьмич был директором Вагоностроительного завода.)

Об исчезновении из политической жизни старых кадров свидетельствует такой факт. В 1948 г. членами Ленинградского горкома и членами ревизионной комиссии было избрано более ста человек. На очередной же городской партийной конференции в 1950 г. из них в состав горкома вошли всего лишь трое.

Осудив и расстреляв значительную часть руководящих кадров Ленинграда, Абакумов, Берия и другие палачи понимали, что их позиция шаткая, шита белыми нитками, поэтому, чтобы доказать народу свою «правоту», они фабриковали все новые и новые процессы: мол, смотрите — вся верхушка партийной организации засорена предателями, уголовниками и врагами народа. Это уже была сознательная враждебная деятельность, направленная на разгром партийной организации, подрыв веры в справедливость и законность...

Уезжал я из родного города с тяжелым чувством. В Москве же меня ожидало новое огорчение. От знакомого работника ЦК я узнал, что из Коминформбюро[3] отозвали бывшего секретаря Ленинградского горкома и редактора «Ленинградской правды» Николая Дмитриевича Шумилова, с которым после войны мы несколько лет проработали в областной газете.

В 1946 г. мы, работники «Ленинградской правды», проводили Шумилова в Москву в связи с утверждением его заведующим сектором Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Через год-полтора Николай Дмитриевич был направлен на работу в Белград, где печаталась газета «За прочный мир, за народную демократию!» и находилась тогда канцелярия Коминформбюро.

Знакомый товарищ доверительно сообщил, что Шумилова вызвали будто бы в ЦК, а когда он приехал, передали работникам госбезопасности. Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП (б) исключила его из партии.

Нетрудно было догадаться, почему так поступили с Шумиловым. Ведь он долгое время работал под началом Кузнецова, по инициативе Алексея Александровича избирался секретарем горкома. Во время блокады Шумилов редактировал «Ленинградскую правду» и, видимо, не без участия Кузнецова был переведен на работу в ЦК ВКП (б)...

5 марта 1953 г. умер Сталин. Его смерть потрясла миллионы советских людей, казалась тогда невосполнимой утратой. Люди искренне плакали, переживали. Это и понятно: ведь за тридцатилетнее правление, благодаря беспрерывному возвеличиванию, он стал для них чуть ли не богом, непогрешимым, всегда мудрым и прозорливым.

В то же время Сталина и боялись. Знали: он никому и ничего не прощал, даже своим приближенным. Не понравившегося ему первого мужа своей дочери выслал из Москвы. Без колебаний упрятал за решетку жен Калинина и Молотова. Не пощадил крупных военачальников, врачей, лечивших его, и других руководителей партии и правительства. Его подлинное лицо приоткрылось лишь через три года, на XX съезде партии, осудившем культ личности.

На съезде Н. С. Хрущев сказал о «ленинградском деле»:

«Как теперь уже доказано, это дело было сфальсифицировано. Невинно погибли тт. Вознесенский, Кузнецов, Родионов, Попков и другие.

Известно, что Вознесенский и Кузнецов были видные и способные работники. В свое время они были близки к Сталину. Достаточно сказать, что Сталин выдвинул Вознесенского первым заместителем Председателя Совета Министров, Кузнецов был избран секретарем Центрального Комитета. Уже одно то, что Сталин поручил Кузнецову наблюдение за органами госбезопасности, говорит о том, каким доверием он пользовался.

Как же случилось, что эти люди были объявлены врагами народа и уничтожены?

Факты показывают, что и «ленинградское дело» — это результат произвола, который допускал Сталин по отношению к кадрам партии...

Сталии сам давал направление «ленинградскому делу», и большинство членов Политбюро того периода не знало всех обстоятельств дела и, конечно, не могло вмешаться»[4].

Реабилитация репрессированных началась сразу после XX съезда. К сожалению, многих осужденных уже не осталось в живых, здоровье других было сильно подорвано, они были деморализованы и уже не могли работать как прежде.

Именно так случилось и с моим другом Владимиром Антоновичем Колобашкиным.

Раньше он отличался жизнедеятельным, задиристым характером, неисчерпаемой энергией. Работал обычно много, до самозабвения. Был он и общителен, легко сходился с людьми. Слыл человеком волевым, умел убеждать.

Когда Колобашкина выпустили из тюрьмы и назначили заместителем директора «Скорохода», я поехал в Ленинград. Здесь первым делом отправился к нему, на ту самую фабрику, на которой когда-то вместе трудились.

Теперь Владимир Антонович был уже не тот. Его словно подменили. Похудел и как-то ссутулился. В глазах застыла печаль, да и говорить он стал иначе — неторопливо, тихо. Не чувствовалось в нем прежней уверенности и кипучей энергии. Зато появилась замкнутость.

Казалось, что он чего-то боится, осторожничает. Было ясно — Колобашкин надломлен и физически, и морально. Его не расстреляли, но прежнего человека в нем убили.

— Как тебе там было? — спросил я, когда мы уселись в тесной угловой комнате.

— Неважно. С нами, политическими, обращались хуже, чем с уголовниками. Не считали за людей. Первое время содержали в карцере... Я до сих пор не могу понять, за что меня осудили. За связь с Капустиным и Бадаевым? Так ведь это же честнейшие люди! Предположим, Капустина я не очень хорошо знал, а Георгия Федоровича Бадаева — как самого себя. Это был... — тут Владимир Антонович на мгновение остановился: — Да, был, ведь он, как и Капустин, расстрелян, — голос его задрожал. — Обвинить такого человека могли только люди, лишенные совести, сверхкарьеристы. Им, видимо, надо было перед кем-то выслужиться.

Я не удержался и спросил:

— Перед кем?

— Не знаю... — и, подумав, добавил, — может быть, перед Иосифом Виссарионовичем. — Что тебя больше всего мучило там, в тюрьме? — осмелился я спросить его. — Все. Хотя нет, не все, — торопливо поправился Владимир Антонович. — Больше всего, пожалуй, не тюремная обстановка, а вопрос: «За что осудили? За что исключили из партии, которой столько отдал сил и которой честно служил?» Это трудно выразить словами, это надо прочувствовать всем существом, всем сердцем... Я несколько раз перебрал в памяти историю своей жизни, особенно послевоенную, когда меня сначала избрали первым секретарем райкома, а потом секретарем горкома. Конечно, были у меня частные ошибки и просчеты, но я всегда оставался верен партии. Чувство, которое мучило меня, ни с чем не сравнимо. Физическую боль можно перенести, она быстро проходит, а вот душевную — во сто крат труднее. Обидно — страдать неизвестно за что. О главном «режиссере» этого дела я догадывался, но назвать его даже для себя не мог, не решался. А сердце подсказывало: разве без его ведома возможно такое? Нет, невозможно...

Чувствовалось, что друг мой еще не утратил веры в Сталина. Он, видимо, считал, что Сталина вводили в заблуждение. Удивляться этому не приходится. Очень уж высоко тогда был поднят Сталин на пьедестал.

Спустя год или полтора я узнал, что Колобашкин заболел атеросклерозом и ушел на пенсию. К тому времени он уже был директором драматического театра имени А. С. Пушкина. Фронтовые друзья его, конечно, не забыли, посещали, однако Владимир Антонович таял буквально на глазах, похудел настолько, что стал казаться мальчишкой. Перестал узнавать старых товарищей. А потом я получил вырезку из газеты «Вечерний Ленинград» с некрологом...

Так преждевременно оборвалась жизнь коммуниста, защитника великого города в дни блокады, одного из деятелей старой гвардии, который по злому умыслу оказался в обойме пресловутого «ленинградского дела» — дела, которое многих волнует до сих пор.

По-иному сложилась судьба другого моего товарища, бывшего секретаря Ленинградского горкома партии и редактора газеты «Ленинградская правда» Николая Дмитриевича Шумилова, который так же, как Колобашкин, после XX съезда партии был реабилитирован.

Николай Дмитриевич в Ленинград не вернулся. Квартира и работа ему были предоставлены в Москве. Его направили в редакцию газеты «Известия» редактором по отделу промышленности, ввели в состав редколлегии. В «Известиях» Шумилов проработал почти четверть века.

Трудовое долголетие Николая Дмитриевича после отсидки объясняется тем, что он оказался морально более устойчивым. Сидел он с Колобашкииым в одной и той же Владимирской тюрьме. Шумилов, конечно, был глубоко потрясен, пережил немало бессонных ночей. Однако нашел в себе силы, чтобы не поддаться психологической депрессии. Спасло его то, что он философски, оптимистически смотрел на все, что произошло с ним. Даже шутил: «Теперь я знаю тюремную жизнь».

Я терпел, — как-то признался он мне, — старался придавить в себе обиду, верил, что справедливость в конце концов восторжествует. Как-то, разоткровенничавшись, Николай Дмитриевич сказал: — «Ленинградским делом» партии был нанесен непоправимый урон. Ведь были ложно обвинены и уничтожены лучшие руководящие кадры. История не простит тем, кто это сделал. Многие считают главными виновниками только Абакумова и Берию. А по-моему, во всем виноват Сталин. Он ведь и пальцем не пошевелил, чтобы прекратить беззаконие. Как можно было допустить разгром крупнейшей и авторитетнейшей в стране партийной организации без разбора в партийном порядке! Если и были допущены в Ленинграде ошибки, то их надо было вынести на обсуждение пленума ЦК или на областную и городскую конференцию. Но все держалось в тайне, в секрете. Предавались гласности лишь решения суда.

Шумилов многое сделал, чтобы восстановить правду о ленинградских руководителях. В своих книгах он рассказал не только об обстановке, царившей в городе во время блокады, но и о роли партийной организации в его защите и разгроме вражеских войск, о той огромной работе, которую проводили незаслуженно осужденные.

Шумилов не любил рассказывать о себе, о трудностях и лишениях, перенесенных им в блокадном Ленинграде и в тюрьме, о бедствиях его семьи, сосланной в Сибирь. Жена его настолько была потрясена случившимся, что не выдержала, заболела шизофренией, с которой она не могла справиться и после возвращения из ссылки. Болезнь неумолимо прогрессировала. Врачам не удалось ее спасти. Пагубно повлияла ссылка и на сына, который, потеряв веру в благополучный исход, повел себя бесшабашно, перестал контролировать свои действия, что привело к трагической его гибели. Ночью в нетрезвом состоянии он полез в свою квартиру по водосточной трубе, сорвался с третьего этажа и разбился.

Почти такое же горе постигло и семью Колобашкина. Не выдержал ссылки его младший сын. Там он, как и жена Шумилова, психически заболел. Долго был прикован к постели и затем умер.

Еще несколько слов о Шумилове. Освободившись из заключения, он постоянно заботился о семьях расстрелянных партийных деятелей. Старался поддерживать их морально. На его похороны приехали многие жены и дети погибших по «ленинградскому делу».

«Ленинградское дело» — трагичнейший эпизод в истории нашей партии. Это был не только беспрецедентный произвол, но и заговор против ленинградских коммунистов, задача которого сводилась к тому, чтобы политически опорочить целую партийную организацию, истребить ее кадры.

Каждый раз, когда я приезжал в те годы в Ленинград, с горечью отмечал, как меняется в городе нравственный климат. Больно было наблюдать такое. Ведь в годы войны, в дни блокады, когда голод и холод косили людей, когда под развалинами домов погибали женщины и дети, когда от разрывов бомб и снарядов ежедневно сотни людей лишались крова, ленинградцы вели себя с достоинством, никто не опускал головы, не враждовал и не подличал, все старались помочь друг другу.

Теперь же ленинградцев точно подменили, они стали неузнаваемы. Страх обуял буквально всех, вползал в сознание людей и отравлял их жизнь, вызывая взаимную подозрительность. Стали реже ходить друг к другу в гости, выступать с критикой недостатков, выражать недовольство плохим бытом и обслуживанием.

Многие из осужденных по «ленинградскому делу» исчезли навсегда, даже неизвестно, где покоится их прах. Я как-то поинтересовался у одного из сыновей, знает ли он, где похоронен его отец. Тот только покачал головой.

Вот и дети А. А. Кузнецова не могли найти место, где покоится прах их любимого отца. Сожжено его тело или зарыто в землю без гроба — неизвестно. Некуда положить цветы, негде установить памятник...

Согласитесь, горестная это история. Хотелось бы посмотреть в глаза тому, кто убил Алексея Александровича, спросить его — что он чувствовал, когда отправлял на тот свет человека, испытывал ли он потом угрызения совести, мучила ли она его, ведь он совершил чудовищное преступление.

Справедливость в конце концов восторжествовала. Зло было наказано. Расстреляны Берия и другие преступники. Над Абакумовым состоялся открытый суд в Ленинграде, приговоривший его к высшей мере. Во время процесса Абакумов и его сообщники заявили, что в «ленинградском деле» они были лишь исполнителями воли Сталина и что даже обвинительное заключение по нему составлялось под его диктовку.

Бывший первый секретарь Свердловского райкома партии Ленинграда, ныне пенсионер Иван Иванович Синицын, присутствовавший на этом процессе, недавно мне написал:

«Абакумов, этот изувер, пытался оправдаться на суде ссылками на указания Берии и Сталина. Но свидетели, которых он и его подручные в свое время мучили, сорвали с него маску. Они рассказали, как он фабриковал на них «дела», глумился над ними, силой заставлял признаться в несовершенных преступлениях».

Конечно, в 1954 г. были казнены лишь некоторые непосредственные исполнители сфабрикованного «ленинградского» и других подобных дел. Вопрос о Г. М. Маленкове рассматривался после июньского (1957 г.) Пленума ЦК. Он пытался отвертеться, уничтожив уличающие его документы. В сейфе его помощника лежала папка с надписью «Ленинградское дело», в которой находились: записки В. М. Андрианова, его личные записи, по времени относящиеся к поездке Маленкова в Ленинград, листки проектов постановлений Политбюро об исключении из ЦК Н. А. Вознесенского, конспекты выступлений Маленкова в Ленинграде... На заседании КПК Маленков признался, что уничтожил многие документы. Впоследствии он был исключен из партии, но не судим. Умер в 1988 г.

В «ленинградском деле» прояснено еще не все, восстановлены не все имена. Комиссия Политбюро ЦК КПСС ведет работу по реабилитации честных коммунистов.

Сейчас важно и другое. Надо, чтобы советский народ знал и сам мог судить о преступлении, которому нет и не может быть оправдания. Мы не имеем права забывать о трагедии, разыгравшейся в Ленинграде в те давние годы.

Из истории ничего не вычеркнешь. Нельзя вычеркнуть и «ленинградское дело». Имена славных сыновей великого города должны остаться в нашей памяти и в наших сердцах.

Опубликовано в историко-революционном альманахе «Факел» за 1990 г.

Новейшие исследования по этой теме: http://andrei-ershov.narod.ru/Leningrad.htm


Примечания

1. Более подробно об этой истории см.: Известия ЦК КПСС. 1989. № 2. С. 127—128.

2. В 1949 г. Л. П. Берия был членом Политбюро ЦК, заместителем Председателя Совета Министров СССР.

3. Информационное бюро — международная организация по обмену опытом и координации действий коммунистических и рабочих партий.

4. Цит. по: Известия ЦК КПСС. 1989.№ 3.



По этой теме читайте также:

Имя
Email
Отзыв
 
Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017