Каждый год теплый весенний дождь изливается на иссушенную и изнывающую от жажды землю. Жизнь возрождается после долгой зимней спячки. И вся эта красота пробуждающейся природы ранит меня — словно шип розы, вонзающийся в палец. Весенние дни, когда ночи становятся короче, напоминают мне о временах моей юности. Солнечные лучи были тогда такими же яркими и теплыми, как и сейчас, но сама красота возрождающейся природы несла на себе отпечаток смерти. Была весна 1945-го и Европа задыхалась в удушающих объятиях смерти и жестокости Мировой войны.
Та война пожрала десятки миллионов человеческих жизней — эти люди погибли в боевых сражениях, при бомбежках, а мирных граждан просто убивали — причем массово. За пять лет войны было столько отступлений, поражений и ожесточенных битв — столько раз жаркое лето сменялось осенью, за которой следовали зимние морозы и снова — в который раз — весна вселяла в людей надежду и оптимизм. Часы, тикавшие в каждом доме, башенные часы на городских площадях отмеряли время — день за днем — время смертельной битвы между добром и злом. Часы отмеряли время жизни и каждого из нас — солдаты погибали или становились калеками ежедневно и каждый час — на каждом из фронтов войны. Моряки конвоев тонули в холодных водах северной Атлантики. Города превращались в груды щебня, по которым бродили оголодавшие дети-сироты.
Смерть шагала по миру столько лет — и во многих странах на долгие годы приостановился даже сельскохозяйственный цикл сева и сбора урожая. Мир был в состоянии войны, и мы жили в этом мире войны, которая сгубила или покалечила жизнь многих британцев. Однако все эти жертвы войны мы считали оправданными и лишь потому, что верили в справедливость своего дела, потому что считали тогда, что неважно, кто ты и откуда, но война эта — наше общее дело. Мы верили в свои силы, а вклад каждого — хоть огромный, хоть малый — все равно имел значение. И эта общность и оптимизм помогали нам смотреть как бы сквозь черную пелену военного времени. Только так мы смогли продержаться и выстоять в войне против нацистской Германии и дождаться той весны 1945-го.
В те самые дни окончания войны мне было 22 года — и мне приходилось расти и взрослеть не по дням, а по часам — словно трава, пробивавшаяся той весной на затихших полях сражений. Я ехал по полям освобожденной Голландии в сторону нацистской Германии — вернее того, что от нее к тому времени осталось. И в голове у меня тогда была лишь одна мысль: какой же я счастливчик! Мне удалось пережить эту войну! Я исправно делал свое дело, никогда не уклонялся от исполнения приказа.
Я служил в королевских военно-воздушных силах и был одним из немногих выживших среди своих товарищей — смерть обошла меня стороной. Однако очень многим моим товарищам, друзьям, соседям, знакомым и даже вообще не известным мне людям не так повезло. Многим из них — моим ровесникам — было не суждено дожить до 22-х лет. Они уже никогда не обзаведутся семьями и не смогут насладиться мирной жизнью. Я сознавал, как и большинство моих сотоварищей, что погибшие пожертвовали своей жизнью ради сохранения жизни человеческой цивилизации.
Возможно, именно поэтому я и сейчас — когда мне уже 90 — каждую весну прихожу к местному мемориалу и читаю выбитые в камне имена погибших. Я вчитываюсь в скромные эпитафии, смотрю на даты их жизни и думаю: а что, если бы эти молодые люди остались живы? Какой была бы тогда их жизнь? Смогли бы они по настоящему полюбить, найти свое счастье, найти свое дело и получать за свою работу достойное вознаграждение? Смогли бы они вырастить здоровых детей? Понравилась ли бы им нынешняя демократия, за которую они столь самоотверженно воевали? Прошло уже почти 70 лет с тех пор, как смолкли орудия и закончилась Вторая мировая война, а я так до сих пор и не уверен — я не знаю стоила ли их жизнь нынешнего общества.
Лично мне кажется, что этот «дивный новый мир» устроен совершенно неправильно — он вовсе не соответствует тому миру, который женщины и мужчины в ходе Второй Мировой войны буквально выбивали «кровью, потом и слезами». Нашим нынешним политическим деятелям, телекомментаторам, как впрочем и нашему военно-промышленному комплексу удобно и выгодно профанировать сражения прошлого. Они могут произносить торжественные речи по поводу «Дня Д», операций «Суорд», «Джуно», «Голд» и «Омаха» (кодовые названия операций высадки союзников в Нормандии – прим. пер.) — так, словно бы слова эти непременно предполагают их приверженность идеям свободы. Только ведь как раз сейчас наша индивидуальная и коллективная свобода находится под угрозой, причем опасность эта никогда не была столь серьезной со времен победы над нацизмом.
Мы позабыли о том, что именно произошло, когда выжившие во Второй Мировой войне вернулись домой — а они возвращались, словно прилив, поднимающий на гребне волны все пришвартованные на берегу лодки. Моему поколению пришлось пережить боль, пришлось воочию видеть геноцид, этнические чистки, перенести невообразимые тяготы — именно это и заставило вернувшихся солдат и гражданское население столь настойчиво и упорно требовать причитающихся им благ мирной жизни.
Мы точно знали, что мы это заслужили и знали, что будущее не должно уже быть таким, как прошлое, когда многим приходилось рыться в мусорных баках. Наша «дивная зеленая страна» после войны должна была стать страной для всех — без исключения, потому что именно за такую страну мы проливали кровь и умирали. Мы требовали по-настоящему демократического общества — где каждому должно воздаваться по заслугам и никто отныне не должен был пребывать в нищете. Никто, считали мы, не должен быть выброшен на обочину жизни из-за болезни или недостатка образования. После войны мы совершили радикальные преобразования западного мира — именно тогда в нашем обществе распространились убеждения, что все человеческие существа заслуживают достойного к себе отношения, должны обладать свободой передвижения, иметь право на справедливость, а все наиболее уязвимые слои населения должны получать социальную помощь.
Мы отлично знали какова цена, которую придется платить, если общество несправедливо — это означает в итоге конец всякой демократии, а большинство людей вынуждены будут пожизненно прозябать в нищете. Мы знали, какова цена за отсутствие всеобщей системы здравоохранения — это, по сути, означает возврат к прежней модели общества, когда небольшая кучка людей господствует над большинством. И сегодня, когда богатства нашего мира многократно приумножились, наши политические деятели, представители финансовых институтов и собственники промышленных гигантов нам вдруг говорят, что теперь мы не можем себе позволить право на достойную жизнь, за которое люди погибали в ходе той войны. Сегодня наши правители говорят нам, что мы, дескать, не можем уже позволить себе такую «роскошь», как всеобщее здравоохранение, обеспеченная государством пенсия, справедливая зарплата, защита профсоюза и прочие аспекты нашей системы социального обеспечения.
Мне сейчас уже 90 лет и я слишком стар, чтобы снова идти в бой. Я теперь не могу даже стоять на демонстрациях протеста и держать плакат, осуждающий безумие нынешней политики. Всё, что мне осталось — это быть живым свидетельством своего времени и той героической борьбы, которую когда-то давным-давно мы вели против Гитлера и всех тех, кто пытался уничтожить сами базовые принципы цивилизации, в которой каждый человек заслуживает терпимого к себе отношения и достойного уровня жизни. Основные проблемы нашего общества — это не недостаток средств и не долги, а то, что наши правители подотчетны не народу, а кучке банкиров из Сити и менеджеров хедж-фондов. Все они служат лишь своим бухгалтерским ведомостям, но никак не народу.
Я не знаю, сможем ли мы найти выход из той тьмы, которая сейчас вновь сгущается вокруг нас. Может быть, человечество просто вернется обратно в пещеры, откуда когда-то вышли наши предки — такой сценарий вполне возможен — потому что мы подчинены и запуганы лидерами политических партий, которые обслуживают лишь свои собственные интересы и бизнес-магнатами, источники состояния которых крайне подозрительны. Однако я все же надеюсь, что этого не произойдет, что мы не допустим этого, хотя бы ради будущих поколений.
Хотя есть и кое-что, в чем я уверен: если бы наши нынешние политические деятели и царьки бизнеса были у власти в 1939-м году, то они бы не захотели вступить в бой с нацизмом. Не было бы ни Дюнкерка, ни Битвы за Британию, и не настал бы, в конце концов, наш Звездный Час. Наши нынешние лидеры предпочли бы скорее смотреть, как над Европой постепенно меркнет свет, потому что подобное поведение было бы для них наиболее дешевым и благоразумным вариантом реакции на гитлеровскую тиранию.
