Конечно, в условиях свободы слова каждый вправе сам себе рисовать границы, никто ему не указ, даже географическая карта: «чисто географическое название» - понятие вообще бессмысленное» (81). Но, во-первых, автор не «каждый», а – смотри предисловие – «мэтр французской историографии и выдающийся учёный» (5). Во-вторых, книга, как и вся серия «Становление Европы», выпускаемая при поддержке международного фонда гуманитарных исследований «Толерантность», призвана решать не столько научные, сколько идеологические задачи, то есть история в данном случае рассматривается в контексте современной политики. Цитирую с самого начала: «Идёт строительство Европы. С этим связываются большие надежды. Их удастся реализовать, только учитывая исторический опыт...» Или: «Эта книга имеет прямое отношение к современной ситуации в Европе ... в момент между принятием единой европейской валюты и вступлением в состав Европейского союза нескольких государств Центральной и Восточной Европы» (9 – 11). И далее в конкретные средневековые сюжеты вставлены такие ремарки: «Эпоха толерантности не началась до сих пор – в Европе наметился прогресс в этом направлении, но настоящая эра толерантности у нас ещё впереди» (249). Угрожающая постановка вопроса, не правда ли.

Но я начинаю читать со всем возможным почтением, а то, что могло бы этот почтительный настрой поколебать, отношу за счет перевода и научной редактуры (отсутствующей). «Галлы и англы» считали ирландцев «охристианенными варварами» (144) – какие «галлы» имеются в виду в христианскую эпоху? – «в Японии Нового времени, когда императоры передадут всю власть сёгунам»(54), «в античности... население городов было крайне невелико, за исключением разве что Рима да нескольких городов Востока. Античные города, в отличие от средневековых, не были крупными центрами потребления» (156), «тело святого Иакова, лежавшее в лодке, унесло из Палестины к галисийским берегам, и его обнаружили в начале IХ века» (107), «заразной болезнью считали проказу – на самом деле это не так» (242) и так далее. Но дальше хотелось бы извлечь из книги что-то позитивное по заявленной теме: средневековые предпосылки нынешней европейской интеграции. Вроде бы, Европа на страницах книги сначала была определена через христианство: «представители северной ветви европейских народов вошли в состав христианского мира, а значит, и в будущую Европу» (74). Но, во-первых, непонятно, что подразумевается под «христианством». О движении гуситов сказано: «Так возникло первое разделение христианского мира по конфессиональному признаку» (262). То есть, восточные церкви, которые размежевались с Римом намного раньше, они, что, язычники? Во-вторых, современный Евросоюз у всех на глазах демонстративно отрекается от своих христианских корней. Наши специалисты по «Становлению Европы» этого не знают? Знают, поэтому христианство в книге время от времени ловко подменяется совсем другой религией, культом вышеупомянутой «толерантности». Оказывается, недостаток толерантности в Средние века имел «пагубные последствия» (130) – «гонения», которым подвергались «меньшинства» со стороны «большинства» (249). В качестве «жертв» перечислены: еретики, евреи, прокаженные, гомосексуалисты (131). Вы понимаете принцип подбора? Что общего между этими, так сказать, «меньшинствами»? Такой современный агитпроповский приемчик – несоединимое через запятую – перенесён в эпоху феодализма. А в другом месте вожделенная «толерантность» прямо соотносится с определенным учреждением. Цитирую. «На юге христианского мира толерантность была даже большей, поскольку дома терпимости находились в ведении муниципалитетов, получавших доход благодаря сдаче внаем помещений» (167).

Неужели великая европейская культура - оттуда?! Стоило отказываться от христианских корней, чтобы обрести такие?

Тут-то и начинаешь сомневаться: может, зря грешил на переводчиков. Ведь в самом начале заявлены методологические принципы: «в этой книге мы будем обращаться как к тому, что принято называть историческими фактами, так и к явлениям, относящимся к ментальностям» (14); «историки, как и средневековые клирики, считают, что явление определяется своим названием» (18). Явление, которое не является фактом, но определяется названием – до такого, извините, ни один переводчик не додумается. Даже с дипломом коммерческого вуза. И стоит ли удивляться тому, что «проект Карла Великого» объявлен «нездоровым», поскольку он был, видите ли, «проектом националистическим» (53) – но при этом «зарождение национального чувства» отнесено к ХIII – ХV векам (265). Можно так? Можно, если нация – не научное понятие, у которого должно быть определение и четкие хронологические рамки, а «ментальность», подвешенная в астрале.

И что касается России: ее исключение из Европы не было бы оскорбительно, если бы в книге присутствовала некая, хотя бы и спорная, но система координат. Например, так: в Западной Европе был феодальный строй, а в Восточной, несмотря на внешнее сходство бояр с баронами, мы не находим такого строя. Что ж, здесь можно спорить, но не на что обижаться. Мы же не обижаемся, что у нас климат не тропический и ананасы не растут. Но если оценки и классификации подчеркнуто субъективные, какие бог на душу положит, тогда отношение к нашей стране – это именно личная неприязнь, а не научный вывод. И здесь обращаю внимание на предисловие академика А.О. Чубарьяна, между прочим, директора Института Всеобщей истории. В предисловии честно отмечено, что «ситуация в Европе Центральной и Восточной занимает малое место в книге..., причем события в этой части Европы интересуют автора в плане взаимоотношения Европы с сопредельными мирами». Но потом этому удивительному «ментальному явлению» даётся оправдание в стиле самой книги: «в более общем ключе такой подход объясним, ибо европейская общность и идея Европы очень часто интерпретируются как нечто отличное от других регионов и континентов» (7). Вы понимаете, что сие означает в переводе с русского на русский? «Идея Европы» – «нечто отличное от регионов и континентов»? Стремительный домкрат в форме змеи.

Вот конкретные примеры «оправданного подхода» из основного текста. Те редкие случаи, когда наших предков всё-таки удостоили внимания. Оказывается, при Иване III «проявление будущего русского могущества поставило под вопрос факторы, которые до того момента сближали Россию с Европой» (256). Здорово, правда? Таким кружным путем, через ХV век, нам указали наше место.

«Рождение и развитие городов из первоначального ядра, связанного иногда с сеньориальной властью..., иногда с простейшими формами торговли (например, grod в Польше и других славянских странах)» (170). Почему торговля на пути «из варяг в греки» была «простейшая»? А Киев или Ладога неужто никак с княжеской властью не связаны?

«Христианский календарь закрепит – для всей будущей Европы, кроме восточной, православной ее части, - два новых больших праздника, ставших самыми значимыми праздниками в году: это Рождество Христово, которое начиная с IV века празднуется 25 декабря, и Воскресение Христово....» (46). Это как понимать? Что православные не празднуют Пасху и Рождества?

И ещё. «...В восточноевропейских землях утвердилась новая, окончательная граница христианской Европы. Христианскими странами, сформировавшими это новое видение, стали сначала Венгрия, а затем Польша. Эти страны провозгласили себя форпостами христианства...» (227)

Вот такая политика, опрокинутая в прошлое, публикуется в нашей не-европейской стране в сопровождении вороха хвалебных отзывов.