Все лето достопочтенный Майкл Хезелтайн[1] «мучительно размышлял над проблемой», выражавшейся в трех простых словах: слишком много угля. Слишком много угля в шахтах и слишком много угля в хранилищах электростанций. Мерзким черным пятном уголь стал расползаться по живописной сельской местности, куда часто выезжает на охоту госпожа Хезелтайн. Допускать подобное расточительство было ни в коем случае нельзя — следовало что-то предпринять.

Спустя несколько дней, проведенных в особенно тяжких раздумьях, г-н Хезелтайн принял единоличное решение. Угольную промышленность следует закрыть, предпочтительно совсем. Только так, по его мнению, можно было справиться с грозящим стране переизбытком угля.

Предки Хезелтайна в свое время торговали углем в Южном Уэльсе, так что с угольной промышленностью он знаком не понаслышке. Однако в решениях своих руководствуется не столько семейным опытом, сколько верой в «рынок». «Рынок», считает он, наилучшим образом регулирует отношения между производством и спросом. Раз уголь никому не нужен, покупать его не будут. А раз никто не покупает, какой смысл его добывать?

Давайте проверим этот довод на примере электроэнергии. У всех работающих на угле электростанций Великобритании (кроме Drax) производительность — по сравнению с прошлым годом — ощутимо упала. Даже Drax работает только на 75% своей мощности. Все без исключения электрические компании поставляют меньше электричества, нежели год назад.

Может быть, используются альтернативные способы получения энергии? Нет. Кроме того, газа тоже продается меньше. Может, тепла и света людям уже достаточно? Например, старики в начале зимы так задыхаются дома от жары, что выключают отопление? Предприятия и офисы работают на пределе сил, поэтому выключают свет и оборудование? Все в точности наоборот. В условиях перенасыщения электричеством потребность в отоплении и свете высока как никогда. Шахтеры и энергетики уволены, в то время как старики и бедняки мерзнут в своих домах и тоскуют по рабочим местам, которые бы заставили фабрики работать, а свет в офисах гореть.

У проблемы, которая так мучает г-на Хезелтайна, есть очень простое решение: раздать уголь пенсионерам и снизить тарифы на электроэнергию для безработных. Всем счастье — мерзнущие согреты, а охотничьим угодьям госпожи Хезелтайн не грозит загрязнение!

Не тут-то было! По законам рынка, воспользоваться избыточной продукцией можно лишь, заплатив сперва по рыночной цене. Соответственно, с постулатом о том, что рынок регулирует отношения между производством и спросом, можно попрощаться. В таком обществе, как наше, где богатых мало, бедных много, а средний класс представляет тонкую прослойку между ними, «симметрия» рынка нарушается, превращаясь в собственную противоположность. Производятся вещи, в которых нет необходимости. Вещи, в которых необходимость есть, не производятся. А уже произведенное необходимое, как то уголь и электричество, пропадает впустую, потому что не хватает людей, у которых хватило бы денег, чтобы эти товары купить. Законы рынка.

Таким образом, рыночная система, якобы призванная уравновешивать производство и спрос, только множит несоответствие и неравенство, приводя к еще большему дисбалансу.

НИЧТО не демонстрирует грубую классовую природу рынка более наглядно, чем недавние события в энергетической промышленности. В течение 40 лет, прошедших после войны, тори, включая свет, всякий раз приходили в бешенство. Свет включался, все работало, цель достигнута, электрическая промышленность в плюсе. Однако, к возмущению тори, прибыль текла не в их карман. Она возвращалась в промышленность, которая принадлежала государству. Та же история происходила с водой и главным соперником электричества — газом. Тэтчеристы подарили бесчисленным яппи сказочный клад, дойдя в играх со свободным предпринимательством до окончательного этапа — приватизации естественных монополий.

Огромное количество парламентского времени было занято составлением сложных законопроектов, призванных вернуть эти отрасли промышленности частному предпринимательству. О необходимости «освобождения коммунальных услуг» твердили финансисты с миллионным состоянием Сесил Паркинсон и Джон Уэйкем, получившие впоследствии баронские титулы. Почти пятьсот миллионов фунтов было выделено биржевым маклерам, акционерным банкам, городским юрисконсультам, агентам по недвижимости и специалистам по связям с общественностью, чтобы «консультировать» министров и новые частные компании.

Что в итоге? Старую государственную монополию на газ сменила новая частная монополия на газ. Производство электричества скрупулезно поделили между двумя огромными монополиями, «Power-Gen» и «National Power». Двенадцать государственных энергетических компаний были преобразованы в двенадцать частных энергетических компаний, притом что управление и руководство остались прежними. Региональные государственные водоканалы с монополистическими привилегиями на поставку воды в своих областях были полностью превращены в частные региональные водоканалы с монополистическими привилегиями на поставку воды в своих областях. Цены на все эти товары потребления поднялись точно так же, как поднимались раньше.

Единственное различие заключается в том, что новые монополии не отвечают ни перед одной из избранных властей, зато беспрецедентно щедры по отношению к совету директоров и акционерам. Раньше Джон Бейкер был чиновником и руководил Центральным электроэнергетическим управлением Британии за 76 000 фунтов в год, а теперь называется «предприниматель» и получает за руководство National Power 347 911 фунтов в год, плюс опцион на акции. За весь первый год торговли электричеством компании выплатили более 300 миллионов фунтов в дивидендах частным лицам, фондам, трестам и банкам. Почти сразу рынок снова задохнулся от жадности. Новые компании, пользуясь особыми полномочиями, которыми их наделили Паркинсон и Уэйкем (прежние национализированные компании подобных полномочий были лишены), начали строить новые электростанции, работающие на газе. Основным результатом этого «газового прорыва» стало увеличение излишка производственных мощностей электропитания на фантастические 25 процентов.

В чем состояла цель? Сделать электричество более дешевым? Все указывает на то, что новая электроэнергия, вырабатываемая при помощи газа, будет в краткосрочной перспективе дороже, чем та, что вырабатывалась при помощи угля, а в долгосрочной перспективе дороже намного. Почему в этом дисциплинированном, ориентированном на потребителя рынке миллиарды фунтов тратятся на увеличение производства электроэнергии (и без того вырабатывающейся в избытке), да еще и с удорожанием в результате?

Во-первых, потому, что инвесторы хотят собрать дивиденды с акций в новых газовых станциях, ведь от национализированного угля никаких дивидендов нет. Во-вторых, станции, работающие на газе, это новые энергетические вампиры в отрасли, где профсоюзы вполовину слабее шахтерских. Таким образом, рынок работает вопреки своей собственной логике, увеличивая излишек производственных мощностей и поднимая цены, исключительно чтобы перевес в борьбе получился на стороне работодателей.

И потом, только так можно объяснить самую большую нелепость приватизированного энергетического рынка: субсидии для ядерной промышленности. Если бы угольной промышленности дали субсидию в размере 1,3 миллиарда фунтов, которую правительство выделило нерентабельным и опасным атомным электростанциям, уголь можно было бы раздавать даром, с бесплатной доставкой, с лихвой обеспечив все без исключения электростанции и жилые помещения, и тем не менее получить прибыль.

Почему правительство свободного рынка выделяет такие огромные средства на отрасль с такими заоблачными ценами, которая, по оценкам американских атомных энергетиков, прибыли не принесет никогда? Ответ — это область энергетики, где профсоюзы слабы, а рабочих держат в узде гостайна и внутренняя полиция. На поверку данный «рынок» бесконечно далек от своего мифического образа. Его единственная задача очевидна: обогащать богатых и гарантировать где только возможно, что организованные профсоюзы не станут помехой обогащению.

Несколько месяцев назад появилось очередное мифическое представление о свободном рынке. В 1989 году Николас Ридли, тот самый, который подсказал Тэтчер стратегию по разрушению профсоюзов в сталелитейной и угольной промышленности, заявил, что в 80-х, в бытность его министром, свободный рынок работал успешно. Благодаря политике свободного предпринимательства, продвигаемой тори, повысился, по словам Ридли, уровень жизни средней британской семьи.

Теперь Ридли утверждает прямо противоположное. «Малоимущие теряют рабочие места», — стонет он по телевидению. Великий знаток свободного рынка отчаянно мечется в поисках альтернативной экономической стратегии — низкие процентные ставки, возможно, даже небольшие правительственные инвестиции. Зато, услышав причитания Ридли, встрепенулись позабытые в 80-х кейнсианцы.

Кейнс предлагал блестящее решение проблемы свободного рынка, которую он видел в разнице между заработной платой и ценами. Почему бы, убеждал Кейнс, не нанять много людей, производящих то, что нельзя купить, — школы, больницы, оружие? Почему бы, насмешливо спрашивал он, не платить людям за то, чтобы они копали ямы и снова их засыпали? Тогда их заработная плата покрыла бы злополучную разницу. Побольше бы в правительственных кругах вдохновленных рассудительных экономистов (вроде Джона Мейнарда Кейнса), и проблемы капитализма решатся сами собой!

Лейбористы ухватились за теорию Кейнса, как за соломинку. Три лейбористских послевоенных правительства базировали свою политику на его идеях, каждый раз спотыкаясь об одни и те же грабли: богатые люди не готовы оплачивать налогами необходимые общественные работы. Политика забуксовала. Каждое последующее лейбористское правительство терпело все большие неудачи, и кейнсианство было дискредитировано.

В период пребывания Тэтчер у власти кейнсианцы были не в моде. Теперь они снова начинают подавать голос: Уильям Киган из газеты «Observer», кембриджский экономист Уинн Годли, даже губернатор Билл Клинтон. Выделяйте средства на коммунальные службы, говорят они. Создайте инфраструктуру. К их голосу прислушиваются, особенно когда приходится расхлебывать последствия свободного предпринимательства, насаждавшегося тэтчеристами. Однако в целом их встречают с тем же отчаянием, что и приверженцев свободного рынка. Политики пытаются опереться хоть на какую-то мало-мальски приемлемую доктрину.

Вечером «черной среды»[2] я слушал запинающиеся ответы лидеров лейбористской партии на Тот Ужасный Вопрос: «А что бы вы предложили?» — и невольно мне запала в память фраза Сиднея Уэбба, которая, насколько я знаю, все еще появляется в заявлениях лейбористской партии. «Средства производства, распределения и обмена — в общественную собственность». Проблема со свободным рынком и кейнсианским решением этого вопроса состоит в том, что всей экономической деятельностью владеет и управляет небольшой класс, единственной целью которого является обогащение за счет всех остальных. Пока так будет продолжаться, никакого «решения» нет и быть не может.

Не получится никакого общественного решения антиобщественных проблем антиобщественной системы, пока экономика не перейдет в собственность народа и не будет им управляться. Как можно планировать экономику? Как правительство может выбрать приоритетные цели производства, если не является собственником и не управляет этим производством?

В первой половине столетия именно эти идеи сделали многих и многих приверженцами социализма. Во второй половине этого же столетия их убежденность была сильно поколеблена. Лейбористские правительства, с которыми связывались многие социалистические надежды, только укрепили капитализм. В России общество, называвшее себя социалистическим, на поверку оказалось чудовищной диктатурой, где рабочих эксплуатировали еще безжалостнее, чем где бы то ни было.

О социализме пошла дурная слава. Лейбористы и сталинисты определяли социализм исключительно как госконтроль и плановую экономику, тем самым отнимая у социализма его сущность — контроль снизу и ответственность перед демократией рабочего класса. Революционная, освобождающая суть социализма в том, что он способен выпустить на волю и мобилизовать все человеческие ресурсы, которые классовое общество ограничивает и развращает. Без нее «социализм» ничуть не лучше того, что Джордж Оруэлл описывал как «плановый государственный капитализм, оставляющий в полной сохранности жажду наживы как движущую силу».

Только те социалисты пережили крах сталинского социализма и кретинизм лейбористов, которые выступали против обоих этих «социализмов» и обличали их, сделав эту борьбу своей целью. Для нас социализм не был далеким и несбыточным раем или утопией. Семена нового общества высеивались все время на наших глазах, в борьбе против старого.

Стоит этой борьбе утихнуть, как снижается и притягательность социализма. Но стоит обиженному классу сбросить апатию и уныние (как в течение последних недель), стоит рабочим массам только заговорить о своем гневе, надеждах и мечтах, как вновь всплывает тот самый Ужасный вопрос: «А что бы вы предложили?». Наш ответ неизменен: все та же власть рабочих, которая выигрывает забастовки или останавливает действие законов, может получить контроль над средствами производства, распределения и обмена и, путем планирования, управлять обществом к выгоде многих, а не некоторых.

То, что каких-нибудь пару недель назад казалось идеалистическим и нелепым, сегодня вдруг начинает находить отклик.

По этой теме читайте также:

Примечания