Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Предыдущая | Содержание | Следующая

Глава 5. Советский Союз и Китайская революция

Первоначально я хотел разобрать в настоящей лекции вопрос о влиянии русской революции на колониальные и полуколониальные народы Востока. Но в ходе работы над этой темой я обнаружил, что из-за ее обширности и многообразия ее невозможно изложить в рамках одной лекции. Поэтому решил ограничиться лишь одним из аспектов этой темы — отношениями между российской и китайской революциями.

Китайская революция в какой-то мере порождена революцией русской. Предвидя яростные возражения кое-кого из синологов, готов признать, что до определенной степени эти возражения справедливы. Конечно, историческое явление подобного масштаба уходит глубокими корнями в историю каждой конкретной страны, в условия жизни общества, продуктом которого оно является. Это необходимо особо подчеркнуть, поскольку до совсем недавнего времени на Западе принято было рассматривать китайских коммунистов как русских марионеток. Однако, с другой стороны, не следует рассматривать китайский коммунизм как абсолютно самостоятельное движение, которое можно понять лишь в рамках его национальной среды. Пусть мысли о Великой стене не мешают нам правильно понять китайскую революцию.

Выше я уже пытался проследить некоторую связь между русской революцией и историей развития мысли и политики Запада. Я приводил слова Ленина о том, что русская революция находится в долгу перед Западом, а также слова Троцкого о том, что Европа экспортировала в Россию наиболее передовую идеологию. Влияние же русской революции на Китай было значительно более непосредственным и мощным чем влияние Западной Европы на революционную Россию.

Торжество русской революции пришлось на тот момент, когда китайская революция зашла в тупик. Когда китайцы свергли маньчжурскую династию в 1911 году, они пытались решить свою национальную проблему средствами чисто буржуазной революции. Попытка провалилась. В Китае была провозглашена республика, но его крупные социальные и политические проблемы остались нерешенными, а вскоре усугубились. Нация все более впадала в зависимость от иностранных держав, военачальники и компрадоры рвали страну на части, а нищее и угнетенное крестьянство не имело возможности изменить или улучшить условия своей жизни. Чисто буржуазная революция продемонстрировала свою несостоятельность, и лучше всех это понимал ее лидер Сунь Ятсен.

В 1919 году поднялось движение широкого национального протеста против условий Версальского договора, увековечивавшего закабаление Китая великими державами. Это была еще одна попытка воскресить «чисто» буржуазную революцию, хотя вдохновителем движения был Чэнь Дусю — будущий основатель коммунистической партии Китая. Движение это также зашло в тупик. На следующий год произошло важное событие: в Москве II конгресс Интернационала призвал колониальные и полуколониальные народы Востока подняться на борьбу или вести подготовку к революции. Начался великий «экспорт» большевистской идеологии в Китай; вскоре в Китае появились русские военные эксперты и техника. Своим примером Россия показала Китаю выход из тупика: надо лишь идти дальше «чисто» буржуазной революции. Перед китайскими радикалами открылись новые пути решения проблем: антиимпериалистическая политика, перераспределение земли, руководящая роль промышленных рабочих в революции, образование коммунистической партии и тесный контакт с Советским Союзом. Даже Сунь Ятсен, хотя и не без трепета, согласился с некоторыми новыми идеями.

Ранее марксизм не имел почти никакого влияния в Китае. Интеллигенция Шанхая, Кантона (Гуаньчжоу) и Пекина была знакома с отдельными положениями теории социализма фабианского и методистского толка. Но лишь в 1921 году, через 73 года после публикации «Манифеста Коммунистической партии», он наконец впервые появился на китайском языке[1]. Западноевропейский марксизм, обращавший основное внимание на классовую борьбу в передовых промышленных странах, вряд ли мог найти большое количество приверженцев среди радикальной интеллигенции полуколониальной крестьянской нации. Марксизм китайцы восприняли от русских, в его русской интерпретации. Как правильно заметил Э. X. Карр в своей великой «Истории Советского Союза», впервые марксистская программа действий была сформулирована Лениным и сразу стала актуальной для народов Востока. Он смог сделать это благодаря своему народническому подходу к проблемам крестьянства и пониманию значения антиимпериалистической борьбы.

Большевизм стоял лицом к Западу и Востоку. Мы уже видели, что, обращаясь к Западу и рассматривая перспективу достижения там социализма, Ленин настаивал на том, что государство-нация представляет собой слишком непрочную основу для социалистических преобразований. До 1924 года все многочисленные манифесты Коммунистического Интернационала сводились к призыву образовать социалистические Соединенные Штаты Европы. Однако на Востоке ситуация была иной. Народы Востока все еще пребывали в до-индустриальной и даже добуржуазной эпохе, там имелись элементы и почти феодальной раздробленности, и племенной патриархальности, и кастовость. Если для Запада государство-нация, великое достижение прошлого, было уже препятствием на пути прогресса, то все это для народов Востока было еще впереди и являлось основным условием прогресса. Но если на Западе современное государство-нация появилось в результате буржуазной революции, Востоку необходимо было идти дальше, чтобы достичь того же. Этот новый урок преподнесла Москва в начале 20-х годов. При этом Москва рассматривала китайскую или какую-либо другую революцию на Востоке не как проявление чисто национальной борьбы, а как часть международного процесса; пролетарской социалистической революции на Западе по-прежнему отводилась ведущая роль во всемирной борьбе. Большевики проецировали свой опыт на мировой экран. В России революция произошла и в городе, и в деревне, но направляющие инициатива, идеи и воля исходили из города. По мнению большевиков, это должно было также произойти и во всемирном масштабе, где Запад будет своего рода «городом», а слаборазвитый Восток — «деревней».

Следующая китайская революция, происшедшая в 1925—1927 годах, казалось, подтвердила эти ожидания. Англию в это время потрясали величайшие за всю ее историю классовые бои, самая длительная и самая упорная по своему характеру забастовка шахтеров и общая забастовка 1926 года. В Китае расстановка социальных сил очень напоминала ту, что была и в России: в сельской местности пылали восстания, но движущей силой революции являлись городские рабочие. Необходимо напомнить об этом важном, но ныне забытом или игнорируемом факте. Большая часть современной истории Китая была, к сожалению, переписана маоистами и сталинистами: имена многих исторических личностей преданы забвению, а целый общественный класс — китайский промышленный рабочий класс 20-х годов — исчез со страниц истории, как будто его и не было. Ниже мы увидим почему.

Судьба революции 20-х годов была достаточно трагичной. Она не только потерпела поражение, ее снова загнали в тупик «чисто» буржуазной революции, из которого Ленин указал выход. Сделали это Сталин, его окружение и его эмиссары в Китае. Здесь, на Западе, мы читаем не только переписанную Сталиным и Мао историю, поэтому, думаю, вы имеете более широкое представление о происходивших событиях. Я же лишь напомню, что политика Сталина основывалась на идее, что китайская революция должна преследовать цели «чисто» буржуазной революции и основываться на так называемом «блоке четырех классов». На деле Москва вынудила недовольных этим китайских коммунистов безусловно признать руководящую роль Гоминьдана, признать генерала Чан Кайши национальным лидером и героем, воздержаться от поддержки аграрных выступлений и, наконец, в 1927 году, разоружить рабочих в городах. Таким образом, первое крупное победоносное пролетарское восстание в Азии было подавлено. Затем последовали резня коммунистов и повстанцев-рабочих и разгром революции.

Высказывалось мнение, что независимо от политики Сталина революция 1925—1927 годов была в любом случае обречена ввиду ее «незрелости». Анализируя только что прошедшие события, невозможно отделить объективные причины от субъективных, точно определить роль политики и конкретных действий отдельных деятелей, невозможно решить, какой из этих факторов оказался главным в ходе борьбы. Было ли поражение революции в 1927 году закономерным или нет, но сталинизм сделал все, чтобы это произошло. На Востоке, не меньше чем на Западе, сталинская политика зиждилась на боязни разрушить или нарушить статус-кво и на желании избежать глубокого вовлечения в серьезные социальные конфликты за рубежом, которые могли бы привести к «международным осложнениям». На Востоке, не меньше чем на Западе, сталинизм делал все, чтобы завести классовую борьбу в тупик.

Однако в Китае сделать это было невозможно. Революция в городах была сокрушена, но контрреволюция не смогла закрепить победу. Социальная структура страны была разбита. Крестьянские выступления продолжались. Режим Гоминьдана был непрочен и коррумпирован. А затем в течение 15 лет вторгшиеся на территорию страны японцы наносили удар за ударом по социальной структуре и политическому режиму. Ничто не могло остановить процесс распада.

Однако поражение 1927 года и последующие события подготовили почву для революции, по характеру своему отличающейся от происходившей в 20-е годы, а также и от российских революций 1905 и 1917 годов. В конце 20-х годов после гибели многих ее членов коммунистическая партия оказалась перед необыкновенно трудной задачей восстановления своих опорных пунктов в городах. В 30-х годах японцы, завоевав побережье Китая, начали уничтожать промышленность в оккупированных городах, то есть фабрики и заводы, что привело к рассеиванию городских рабочих. Однако еще до этого Мао призвал коммунистическую партию повернуться спиной к городу и вложить всю свою энергию в партизанскую войну в сельских районах, где продолжались крестьянские волнения. Его политическая стратегия через много лет выразилась в крылатой фразе, что в Китае революцию необходимо нести не из города в деревню, а из деревни в город.

Как родилась эта стратегия? Было ли это прозрение гения или рискованный ход зарвавшегося игрока? Судя по конечному результату, скорее всего, первое. Однако в свете существовавших тогда обстоятельств идея эта была и рискованной. Москва долгое время относилась к ней как к невинной забаве и не нашла нужным заклеймить ее как еретическую. Кроме того, Мао в ответ на эту снисходительность внешне выказывал знаки почтения культу Сталина. Тот же считал, что, хотя партизаны Мао контролировали целый ряд крупных сельскохозяйственных районов, им не удастся перенести революцию из деревни в город и свергнуть Гоминьдан. Сталин с удовольствием использовал маоистскую карту в игре с Чан Кайши, поэтому он создал китайским коммунистам небольшую дешевую рекламу в газетах Коминтерна, но какой-либо иной помощи не оказывал. Он рассматривал Мао как фигуру незначительную, одну из наиболее слабых в своей политической игре.

И действительно, для успеха стратегии Мао необходимо было небывалое стечение обстоятельств, которых он не предвидел и не мог предвидеть. Для этого необходимы были японская интервенция и оккупация, в результате чего Китай оказался разделенным на части и погрузился в хаос; для этого необходимы были мировая война и поражение Японии, что дало возможность партизанам продержаться и накопить силы; и, наконец, необходимо было, чтобы Гоминьдан оказался на грани падения — тогда крестьянская армия опрокинула его. В нашу эпоху — так было даже в слаборазвитом Китае — город господствует над деревней в экономическом, административном и военном отношении настолько, что попытки принести революцию из деревни в город заранее обречены на провал. Но в 1948 и 1949 годах, когда партизаны вступали в Нанкин, Тяньцзинь, Шанхай, Кантон и Пекин, они не встречали практически никакого сопротивления. Гоминьдан распался полностью. Сталин не понял этого даже в 1948 году, напрасно упорно понуждая Мао пойти на мир с Чан Кайши и согласиться на присоединение партизан к армии Чана. Все еще опасаясь «осложнений» — крупной американской интервенции в дальневосточных районах, примыкающих к границам СССР, — Сталин (а шел ведь 1948 год!) пытался восстановить в Китае статус-кво, существовавший в 1928 году.

Тем временем характер революции и взгляды китайских коммунистов претерпели радикальные изменения. По своей идеологии и организационной структуре партия Мао напоминала и ленинскую, и сталинскую партии. Ленинская партия глубоко уходила своими корнями в массу рабочего класса. Единственной основой партии Мао было крестьянство. Большевики росли в обстановке многопартийности, которая полулегально существовала в царской России, они привыкли к яростным взаимно обогащающим спорам со своими оппонентами — меньшевиками, эсерами, либералами и другими партиями. Маоисты, живя более 20 лет в изоляции, окопавшись в горах и деревнях, замкнулись в себе. У них не было ни меньшевиков, ни эсеров, с которыми можно было бы вести полемику. Их критика Гоминьдана носила характер военной пропаганды против врага, а не идеологического спора с серьезным оппонентом. Партийные кадры составляли командующий состав партизан. Все в их жизни было подчинено армейскому порядку. Организация, дисциплина, образ мышления, весь ритм жизни строились по военному образцу. Подобной военизацией, пусть даже имеющей необычный и революционный характер, китайская компартия резко отличалась от партии большевиков, построенной преимущественно на гражданской основе.

Большевистская партия обрела сплоченность, пройдя через целую полосу болезненных политических и моральных кризисов и подавив разные оппозиционные силы; маоисты практически не знали оппозиции в своих рядах, сплоченность китайской компартии была результатом естественного и безостановочного роста. Поэтому, хотя внешне маоизм и походил на сталинизм, за этой схожестью скрывались глубокие различия.

Синологи часто сравнивают партизан Мао с китайскими крестьянскими армиями, которые на протяжении веков поднимались на борьбу, свергали династии и сажали на престол своих собственных лидеров. Без сомнения, партизаны в некотором роде наследники этих армий. В китайской революции тоже проявились пережитки прошлого — прошлого с его традициями правления чиновников-мандаринов и крестьянских восстаний. Если сталинизм был соединением марксизма и дикого варварства старой России, маоизм можно рассматривать как соединение ленинизма с примитивной патриархальностью и культом предков. Во всяком случае, маоизм был глубже проникнут традициями и обычаями, чем городской коммунизм 20-х годов. Даже литературно-сравнительный анализ произведений Мао и Чэнь Дусю, предшественника Мао на посту руководителя партии, свидетельствует об этом: язык Мао более архаичен, чем язык Чэнь Дусю, который по своей манере ближе к европейским, в первую очередь русским, марксистам досталинской эпохи. (Не случайно Мао писал свои поэмы, подражая классическому наречию мандаринов. )

Но, как бы ни было велико влияние прошлого на настоящее, не стоит, однако, его преувеличивать. В Китае, как и в России, соединение современной революционной идеологии с исконной местной традицией характерно для переходной эпохи, во время которой обычаи и традиции теряют свою силу или разрушаются. В обеих странах правители использовали традиции в целях разрушения традиционного образа жизни. Мы видели, как индустриализация, урбанизация и всеобщее образование сделали сталинское соединение марксизма с традицией неприемлемым для советского общества; можно предположить, что хотя бы в этом Советский Союз являет собой картину того, что будет представлять собой Китай в недалеком будущем.

Во всяком случае, в отличие от крестьянских повстанческих армий прошлого, партизаны Мао нарушили патриархальную структуру китайского общества. Они были проводниками современной буржуазной революции, которых невозможно было удержать в ее рамках, — и они начали революцию социалистическую. Вслед за Россией они внесли свой вклад в дело мировой революции.

Как им это удалось? В России буржуазно-социалистическая революция была плодом титанических усилий в первую очередь промышленных рабочих, ведомых подлинно социалистическим авангардом. Партия Мао, как мы знаем, не была связана с промышленным пролетариатом, который не сыграл значительной роли в событиях 1948—1949 годов. Крестьянство стояло за перераспределение земли и частную собственность. Так называемая национальная буржуазия, разочарованная и деморализованная коррупцией и распадом Гоминьдана, лелеяла надежду, что маоисты не пойдут дальше буржуазной революции. Короче говоря, в 1948— 1949 годах ни один из основных социальных классов в Китае не стремился к установлению социализма.

Вступив на путь социалистической революции, маоисты взяли на себя ту же роль, что и большевики всего через несколько лет после 1917 года, — роль попечителей и представителей интересов практически не существующего рабочего класса. Имея за собой поддержку крестьянства, маоисты не были изолированной революционной элитой, которая не представляет никакого класса. Однако крестьянство, чьи собственнические интересы ограничивались сельским хозяйством, в лучшем случае проявляло равнодушие к тому, что происходило в городе.

Маоисты пошли дальше требований крестьянства по крайней мере по трем причинам: в силу обязательств идеологического характера, которые они взяли на себя в первые годы становления своей партии; в силу обстоятельств, диктуемых национальными интересами; в силу обстоятельств, требующих обеспечения международной безопасности. В первые годы существования партии, когда они находились под влиянием ленинской школы мышления, маоисты впитали в себя идеи пролетарского социализма. За десятилетия затворничества в сельских районах Китая они практически не обращались к этим идеям, проникнувшись собственническими интересами крестьянства. Однако, снова утвердившись в городах в качестве правителей Китая, они уже не могли руководствоваться лишь этими мелкособственническими интересами, которые, если перевести все это на более общепонятный язык, означают частное предпринимательство в промышленности и торговле. Они боролись за объединение нации, за создание централизованного правительства, за построение современного государства-нации. Однако основой такого государства не мог быть слаборазвитый местный капитализм, подверженный влиянию Запада. Национализированная промышленность и банки являли собой намного более прочную основу для достижения национальной независимости, создания единого государства, индустриализации и восстановления Китая в качестве великой державы. Хотя теоретически все эти цели укладывались в рамках чисто буржуазной революции, полуколониальная держава не могла в наше время достигнуть их, используя лишь присущие ей методы достижения цели. (Характерно, что при экспроприации собственности капиталистов Мао выплачивал им компенсацию — до настоящего времени они получают долгосрочные дивиденды, им также предоставляется возможность занять руководящие посты в экономике. Все это, однако, не умаляет социалистического характера революции. ) И наконец, соображения международной безопасности влекли новый Китай к Советскому Союзу. Советниками в армии Гоминьдана, против которой сражались маоисты, были американские генералы, оружие ей тоже поставляли американцы, порой маоисты вели бои и с американской морской пехотой. Для них Соединенные Штаты были страной, поддерживающей Чан Кайши как контрреволюционного претендента на власть в стране. «Холодная война» достигала своей высшей стадии, а мир разделился на два блока. В этих условиях безопасность Китая зависела от отношений с Советским Союзом и советской экономической помощи, поэтому Китаю необходимо было приспособить свою социально-политическую структуру к советскому образцу.

Перед новым Китаем стояла в этом смысле непростая задача. С самого начала отношения между двумя коммунистическими державами были весьма натянутыми и неопределенными. Основной причиной этого был национальный эгоцентризм сталинского правительства. Даже если допустить, что Мао и его товарищи готовы были забыть о том, как Сталин использовал их в 20-х годах, о его отношении к партизанам и о том, как он препятствовал их приходу к власти, то они не могли забыть о том, как вели себя русские на Дальнем Востоке после поражения Японии. Они восстановили свое господствующее положение в Маньчжурии, по-прежнему держали в своих руках Дальневосточную железную дорогу и Порт-Артур, вывезли в качестве «военной добычи» оборудование промышленных предприятий Маньчжурии — единственной индустриальной провинции Китая, от которой зависело его экономическое развитие. Москва также не проявляла готовности отказаться от Советской Монголии, хотя в прошлом советские лидеры неоднократно заявляли, что после победы революции в Китае произойдет объединение Монголии в рамках одной республики, находящейся в федерации с Китаем.

Назревал конфликт намного более серьезный, чем конфликт Сталина с Тито, конфликт, который все же произошел 10 лет спустя между Хрущевым и Мао. Однако в 1950 году ни Сталин, ни Мао не могли решиться на это. Сталин боялся объединения усилий маоистов и сторонников Тито, а Мао был столь заинтересован в добром отношении к нему Советского Союза и помощи с его стороны, что пошел на компромисс со Сталиным и заключил союз. Советский Союз стал гарантом китайской революции и ее социалистической направленности.

Конечно же, китайская революция была полна тех же противоречий, с которыми столкнулась революция российская, — противоречий между ее буржуазными и социалистическими аспектами и теми, которые присущи любой попытке установить социализм в слаборазвитой стране. Схожие обстоятельства дают сходные результаты. Отсюда, несмотря на все разногласия, проистекает сходство между маоизмом и сталинизмом. И маоисты, и сталинисты действовали в рамках однопартийной системы, имея монополию на власть и являясь хранителями и проводниками социалистических идей, хотя Мао, имея меньше опыта работы в рамках многопартийной системы и не имея за своей спиной традиций европейского марксизма, действовал спокойнее и увереннее, чем Сталин. Маоизм, как и сталинизм, отражал отсталость страны, преодолеть которую нелегко и непросто.

Этот союз, при всей его неопределенности, принес обоим партнерам много выгод. Сталин получил не только согласие Китая на безусловное советское лидерство в социалистическом лагере; он также через совместные советско-китайские компании получил возможность непосредственно контролировать экономическую и политическую жизнь Китая. Эти совместные компании не могли не задеть чувств многих китайцев, которым они представлялись лишь новыми формами старых западных концессий. Тем не менее благодаря помощи Советского Союза новый Китай не находился в такой изоляции в мире, как большевистская Россия после 1917 года. Блокада со стороны Запада не смогла вызвать в Китае тех трудностей, с которыми столкнулась Россия.

С самого начала Китай не был ограничен собственными чрезвычайно скудными ресурсами. Помощь советских инженеров, ученых и руководителей предприятий, а также подготовка в Советском Союзе китайских специалистов и рабочих дали Китаю возможность в более спокойной обстановке приступить к индустриализации, облегчили процесс первоначального накопления и ускорили его развитие.

Поэтому Китаю не пришлось платить высокую цену за прокладывание пути к социализму, как это случилось с Россией, хотя Китай и начинал с более низкой ступени экономического и культурного развития. В отличие от Сталина, правительству Мао, для того чтобы получить средства для индустриализации, не пришлось слишком глубоко залезать в карман крестьянства, не пришлось ему и держать городских потребителей на слишком скудной диете. В силу этих обстоятельств (а также ряда других, на которых я здесь останавливаться не буду) в первое десятилетие революции социально-политические отношения, особенно отношения между городом и деревней, в Китае не были столь напряженными, как в России.

Казалось, ничто не могло помешать еще большему сближению двух стран, особенно после того, как наследники Сталина распустили совместные компании, отказались от непосредственного контроля и ликвидировали большую часть унизительных условий, на которых Сталин предоставлял помощь. Казалось, само время благоприятствовало созданию своего рода социалистического содружества на территории от морей Китая до Эльбы. В рамках такого содружества треть человечества совместно планировала бы свое экономическое и социальное развитие на основе широкого рационального разделения труда и интенсивного обмена товарами и услугами. Социализм мог бы в конечном счете приобрести международный характер.

Столь амбициозное предприятие, без сомнения, столкнулось бы с массой трудностей, возникающих из огромных различий в экономических структурах, уровне жизни, уровнях развития общества и национальных традициях многих государств-участников. Во всяком случае, разрыв между имущими и неимущими — самый тяжкий груз, доставшийся социалистической революции от прошлого, — дал бы о себе знать. Неимущие, в первую очередь Китай, наверняка настаивали бы на выравнивании уровней экономического развития и уровней жизни в рамках содружества, и эти требования вызвали бы сопротивление со стороны Советского Союза, Чехословакии и Восточной Германии, рассчитывавших на рост количества потребительских товаров. Но эти препятствия на пути серьезного стремления покончить с экономической обособленностью государств-наций были бы вполне преодолимы. Широкое разделение труда и интенсивный товарообмен, без сомнения, принесли бы выгоды всем членам содружества, позволили бы сэкономить ресурсы и энергию, поднять уровень благосостояния и дать всем участникам большую экономическую самостоятельность.

Единственными препятствиями на пути осуществления подобного проекта были лишь национальная обособленность и бюрократический аппарат. Говоря ранее о том, что бюрократическое мышление связано с государством-нацией, формируется под влиянием соответствующих идей и ограничено ими, я подчеркивал, что даже размах революции не заставил Сталина отказаться от политики национального эгоизма и идеологического изоляционизма; эту же политику унаследовали и преемники Сталина. Хотя концепция построения социализма в одной стране давно потеряла свою актуальность, отношение к ней, образ мышления и стиль политической деятельности, выработавшиеся на основе этой концепции, изменений не претерпели. Все это наиболее ярко проявилось в русско-китайских отношениях. Напомню лишь одно событие — неожиданный отказ Хрущева в июле 1960 года от оказания экономической помощи Китаю и отзыв из Китая всех советских специалистов, техников и инженеров. Этим Китаю был нанесен намного более жестокий удар, чем, скажем, Венгрии, где советская вооруженная интервенция хотя и сопровождалась насилием, но была кратковременной. Советские специалисты и инженеры в Китае получили указание забрать у китайцев всю документацию, связанную с планами строительства, всю проектно-техническую и патентную документацию, в результате чего огромное количество китайских предприятий сразу остановилось. Китайцы вкладывали большие средства в строительство — теперь все инвестиции были заморожены. Огромное количество наполовину смонтированного оборудования осталось ржаветь под открытым небом, неоконченные строения были заброшены. Бедной стране, лишь начавшей поднимать свою промышленность, был нанесен тяжелейший удар. Почти на пять лет индустриализация страны была приостановлена, а затем долгое время развивалась медленными темпами. Миллионы рабочих оказались без работы и без средств к существованию и вынуждены были вернуться в деревню, которая сама постоянно страдала от наводнений, засухи и недородов.

В связи с этим не могу не напомнить о великом провидении Ленина, который в одной из своих последних работ в 1922 году выражал беспокойство по поводу того, какое воздействие может оказать поведение «держиморды... великоросса-шовиниста... подлеца и насильника» на «сотни миллионов народов Азии, которой предстоит выступить на исторической авансцене в ближайшем будущем».

Маоисты отплатили русским их собственной монетой, погрузившись в национальный эгоизм. От разумной аргументации в споре по поводу целей социализма и средств их достижения Китай все больше скатывается к истеричным выступлениям, свидетельствующим об уязвленной национальной гордости и испытанном унижении. Трагические для них события 1960 года пробудили в маоистах и дали волю долго сдерживаемому и подавляемому чувству негодования. Они также раскрыли худшие черты национального характера, особенно закоренелое восточное самодовольство и презрение к Западу, причем Советский Союз стали относить именно к странам Запада.

Суть конфликта лежит в различном отношении обеих держав к международному статус-кво. Русские все эти годы по-прежнему продолжали свои поиски национальной безопасности в рамках международного статус-кво. Думаю, я уже достаточно ясно показал, что эта политика не является изобретением преемников Сталина, «хрущевским ревизионизмом», который поносят маоисты. Отцом этого ревизионизма был Сталин; ревизионизм этот восходит к 20-м годам, когда был провозглашен лозунг построения социализма в одной стране. С тех пор советская политика стремилась любой ценой воздерживаться от слишком глубокого и рискованного вовлечения в классовую борьбу и социально-политические конфликты в других странах.

Невзирая на все прочие побудительные мотивы и меняющиеся обстоятельства, именно эта цель постоянно находилась в центре внимания сталинской политики. Именно этой цели Сталин на протяжении более 20 лет подчинял стратегию и тактику Коминтерна, а затем в период с 1943 по 1953 год — интересы всех коммунистических партий. В отношении Китая Сталин побил все рекорды «ревизионизма» сначала в 1927-м, а затем в 1948 году. В своем стремлении к обеспечению безопасности страны он, как правило, пытался сохранить и даже стабилизировать любое существующее соотношение сил. А поскольку действовать ему приходилось в эпоху сильных изменений и потрясений, необходимо было постоянно приспосабливать политику к постоянно меняющемуся статус-кво, причем делал он это с помощью традиционных методов. В 30-х годах он сориентировал свою политику и политику Народных фронтов на защиту Версальской системы, когда целостности последней стал угрожать нацизм. В 1939— 1941 годах ему пришлось уже учитывать в своей политике господствующее положение «третьего рейха» в Европе. И наконец, он направил политические усилия на сохранение статус-кво, создавшегося в результате Ялтинского и Потсдамского пактов. Именно этот статус-кво или то, что от него осталось, наследники Сталина стремятся поддержать и защитить от тех сил, которые подрывают его изнутри.

Для нового же Китая этот статус-кво совершенно неприемлем. Со времени, предшествовавшего китайской революции, он был основан на ясно выраженном признании главенствующего положения США в Тихоокеанском регионе. Естественно, ни китайская революция, ни ее последствия в расчет при этом не принимались. В соответствии с этим Китай оставался вне международной дипломатии, вне Организации Объединенных Наций, подвергался блокаде со стороны американских флотов и военно-воздушных сил, был окружен военными базами и подвергался экономическому бойкоту. Москва, постоянно имея в виду угрозу ядерной войны, стремится стабилизировать этот статус-кво, готовая при необходимости молчаливо отказаться от призывов к классовой борьбе и освободительным войнам. Китай же имеет все основания поощрять в определенных пределах те силы в Азии и других странах, которых этот статус-кво не устраивает. Он не заинтересован в приостановлении классовой борьбы и освободительных войн. Здесь и кроется основное противоречие между политикой России и Китая. Отсюда и громкие споры по поводу «ревизионизма», отчасти имеющие под собой основу. Отсюда и обвинения русских в том, что при урегулировании разногласий с Западом они объединяются с американским империализмом против китайской революции и народов, все еще находящихся под гнетом империализма. Отсюда, наконец, и брошенный китайцами вызов русскому лидерству в «социалистическом лагере», и претензии Мао на руководящую роль.

Как представляется, в маоизме сочетаются два начала: одно замешено на интернационализме, другое — на чисто восточном тщеславии. Неприятие статус-кво и проводимой русскими силовой политики вынуждает маоистов занять радикальную позицию и выдвинуть направленные против Москвы лозунги революционно-пролетарского интернационализма. Однако их собственное происхождение и приобретенный опыт, глубокая связь с отсталым укладом жизни страны, недавно приобретенная — но столь старая по своим истокам — непомерная гордость своим государством-нацией, огромные успехи, достигнутые маоистами в титанической борьбе, отсутствие глубокой связи с рабочим классом и с подлинно марксистскими традициями склоняли их, подобно сталинистам, к национальной ограниченности и эгоцентризму. Поэтому они также склонны были подчинять интересы иностранных коммунистических и революционных движений интересам своего государства и своей силовой политики. Их идея социализма была подобна сталинской: это социализм в одной стране, ограниченной Великой стеной[2].

Теперь уже очевидно, насколько сильно собственные противоречия раздирают маоизм и сколь близко подвел конфликт с Советским Союзом внутреннюю напряженность к точке взрыва. В китайском «эпицентре революции» ощущаются новые толчки, которые сотрясают все китайское общество и отзываются в Советском Союзе и во всем мире. К чему это может привести? К установлению режима, который, как утверждают те, кто стоит за спиной так называемой Красной гвардии, будет более эгалитарным, менее бюрократическим, при котором власть будет осуществляться при более непосредственном участии масс, одним словом, режима, более социалистического по своему характеру, чем тот, что был установлен в Советском Союзе? А может быть, к возрожденной «чистой» революции? А может быть, в 1965—1966 годах мы были свидетелями не поддающегося логическому объяснению гигантского потрясения — столь типичного для буржуазной революции, — когда ни люди, ни партии уже не в состоянии контролировать бешеные скачки политического маятника? А вдруг «красные гвардейцы», которые месяц за месяцем заполняли улицы и площади китайских городов, — это новые «бешеные» или диггеры и левеллеры нашего времени? Может быть, им удастся одержать наконец победу? Или же, растратив все силы в долгой отчаянной погоне за несбыточной мечтой, они уйдут со сцены, а на смену им придет спаситель закона и порядка? А может быть, исторические прецеденты не имеют ничего общего с тем, что сейчас происходит? Каков бы ни был ответ, противоречие между буржуазным и социалистическим аспектами революции до сих пор не устранено, а в Китае оно имеет более глубокие корни, чем в России. С одной стороны, в Китае очень значителен буржуазный элемент в лице крестьянства, которое составляет четыре пятых населения страны, а также еще многочисленных и влиятельных капиталистов в городах. С другой стороны, антибюрократическая, эгалитарная направленность социалистической революции проявляется намного ярче, чем в России. Антагонизмы и противоречия, захватывающие огромные массы людей, развивались временами с такой бурной стихийностью, как в России лишь в первые годы революции, что приводит на ум параллели с Парижем 1794 года, когда буйные толпы заполняли его улицы в период борьбы среди якобинцев. Неважно, как закончится этот впечатляющий спектакль, какие новые проблемы встанут перед Советским Союзом и Китаем, но один вывод из этих событий уже можно сделать: освобождение человечества не может произойти только в Китае или только в России. Событие это может иметь лишь международный характер и стать фактом только всемирной истории.



1. Касаясь эссе, посвященного маоизму, которое было включено в мою работу "Ирония истории", один критик писал в литературном приложении к "Таймс", что отрывки из "Манифеста" были переведены на китайский язык и, по-видимому, опубликованы в небольшом периодическом издании в первое десятилетие нынешнего века. Однако несомненно, что китайские читатели, принадлежавшие к поколению Мао Цзэдуна, и сам Мао до 1921 года с полным текстом "Манифеста" знакомы не были.

2. Вот почему Мао, долгие годы поддерживавший дружественные дипломатические отношения с правительством генерала Сукарно, всячески настаивал на том, чтобы индонезийская компартия признала ведущую роль Сукарно и отказалась от собственной революционной деятельности в пользу коалиции с национальной буржуазией. Таким образом, позиция Мао по отношению к индонезийским коммунистам почти ничем не отличалась от позиции Сталина по отношению к китайским коммунистам в 20-е годы, однако привело все это к еще более катастрофическим последствиям

Предыдущая | Содержание | Следующая

Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017