Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Предыдущая | Содержание

Заключение

Трудный путь, в лучах славы и во тьме унижения, прошла Россия за сто лет от Павла I до Николая II. Все сферы ее жизни — экономическая, социальная, политическая, духовная — в целом прогрессировали: феодальная империя с преобладанием натурального хозяйства, социальной пропастью между «барином» и «мужиком», самовластием крепостников и почти поголовной неграмотностью населения превратилась в государство с мощным торгово-промышленным капиталом, освобожденным от крепостного права крестьянством, бессословными органами власти и суда, небывалым ранее взлетом культуры.

На этом пути Россия пережила и внешние, и внутренние потрясения, однажды (в 1812 г.) угрожавшие ее независимости и дважды (в 1859-1861, а затем в 1879-1881 гг.) подводившие ее вплотную к революционному взрыву. Каждый раз ее правительству удавалось вывести страну из кризиса с меньшими для себя, но большими для народа издержками: после 1812 г. царизм прибег к аракчеевщине, с 1861 г. занялся половинчатыми реформами, а после 1881 г. взял курс на контрреформы.

Наиболее перспективный для страны путь развития через последовательные демократические реформы оказался невозможным. Хотя он и был обозначен, как бы пунктиром, еще при Александре I, в дальнейшем либо подвергался искривлениям, либо даже прерывался. При той самодержавной форме правления, которая в течение всего XIX в. оставалась в России незыблемой, решающее слово по любому вопросу о судьбах страны принадлежало монархам. Они же, по капризу истории, чередовались: реформатор Александр I — реакционер Николай I, реформатор Александр II — контрреформатор Александр III (Николаю II, вступившему на престол в 1894 г., тоже пришлось после контрреформ отца уже в начале следующего века пойти на реформы)[1].

Хуже того, даже монархи-реформаторы в условиях, когда без реформ нельзя было обойтись, старались уступить новому как можно меньше и сохранить из старого как можно больше. «Ни одна реформа не была добросовестно приведена в исполнение, ни одна не получила полного развития» — так оценивал один из /427/ умнейших министров царской России Д.А. Милютин реформы Александра II, самые радикальные из всех реформ XIX в. Что же касается монархов-контрреформаторов, то они возвращали назад и кое-что из уступок. Тем самым царизм только усиливал противодействие себе со стороны всех оппозиционных сил и вынуждал их крайнее, революционное крыло к самым радикальным способам действий, вплоть до восстания и цареубийства.

Весь ход российской истории XIX в. свидетельствует, что главную ответственность за те социальные и политические катаклизмы, которые пережила Россия уже в то время, а затем еше болезненнее в 1905-1917 гг., несут не революционеры, которые будто бы (как считают многие зарубежные, а с недавних пор и некоторые отечественные историки) своим экстремизмом столкнули царизм с правильно избранного пути реформ. Ответственность за это лежит на царизме, ибо он вообще не хотел идти таким путем, а когда объективные и субъективные факторы (включая революционное движение) заставляли его встать на путь реформ, он стремился если не сменить навязанный ему курс, то, по крайней мере, искривить его. Демократически реформировать империю сами цари не хотели, а царские министры не могли по ограниченности как объективных, так и субъективных своих возможностей, ибо они большей частью не поднимались выше уровня министра внутренних дел 1868-1878 гг. А.Е. Тимашева, о котором П.А. Валуев ядовито, но в принципе верно сказал: «Он не понимает, не знает, и не понимает и не знает, что не знает и не понимает»[2]. Александр III прямо говорил о себе и своих министрах: «Когда Дурново мне докладывает, я все понимаю, а он ничего не понимает; когда Витте — я не понимаю, но зато он все понимает, а когда Кривошеий — ни он, ни я, мы ничего не понимаем». В результате страна регулярно сбивалась с оптимального курса развития. Бывший министр просвещения А.В. Головнин сетовал в 80-е годы: «Река времен несет ладью, именуемую Россией, и нет кормчего, а сидят гребцы неумелые». Д.А. Милютин тогда же выразился еще резче: «Мы оказались стадом баранов, которое бежит туда, куда бежит передний козел». Двадцать лет спустя Лев Толстой в письме к Николаю II заключал: «Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в Центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением»[3]. /428/

По мере того как Россия все дальше уходила вперед от феодализма к капитализму, царизм становился все большим тормозом ее развития, поскольку он, во-первых, защищал интересы помещиков-крепостников, помещичье землевладение и, следовательно, феодальные способы эксплуатации крестьян; во-вторых, не соглашался ни на какие ограничения самодержавной власти, отвергая со времен Александра I все конституционные проекты; в-третьих, препятствовал культурному прогрессу России, стараясь держать в темноте и невежестве громадное большинство собственного народа. Поэтому Февральская революция 1917 г. стала закономерным итогом нараставшего в России XIX в. антагонизма между народом и властью.

Мировой исторический опыт свидетельствует, что всякий раз, когда эволюционное развитие общества заходит в тупик (т.е. когда старый общественный и государственный строй исчерпывает себя, а власть не желает его коренного преобразования), революция становится необходимой, как в медицине необходима хирургическая операция, когда исчерпаны терапевтические средства лечения. Именно революция высвобождала творческие силы нации из-под экономического, социального, политического, духовного гнета для максимально возможного исторического прогресса, как это было во всех ныне самых развитых странах мира: в Англии XVII в., США и Франции XVIII в., Германии, Италии, Японии XIX в. Точно так же и в России после Февраля 1917 г. открылись возможности для того, чтобы она заняла одно из первых мест по уровню развития среди великих держав.

Другое дело, что революция всегда, в большей или меньшей степени, сопряжена с материальными и нравственными издержками, с кровью, с жертвами. На этом основании ее противники изображают всякую революцию аномалией, а самих революционеров монстрами, ответственными, как никто, за кровь, пролитую человечеством. Между тем для всякого беспристрастного историка очевидно, что ни одна революция не пролила и малой доли той крови, которую проливали в «мирное» время, без революций, легитимные монархи (например, в России — Иван IV, Петр I, Александр II), расправляясь с народными движениями и с политической оппозицией.

Революция всегда была делом народных масс, которые вершили ее под руководством разных (благородных и низких, гуманных и жестоких) вождей. Именно народ в конечном счете решал судьбу любого режима, выбирая для этого адекватные средства: когда положение народа становится невыносимым, он как главный творец и высший судия истории обретает право на революцию.


1. Частично влияли на подобное чередование либеральные воспитатели монархов — Ф.Ц. Лагарп у Александра I, В.А. Жуковский у Александра II.

2. Разумеется, были среди них в каждом царствовании яркие исключения М.М. Сперанский, Д.А. Милютин, А М. Горчаков, С.Ю. Витте, отчасти П.Д. Киселев, тот же П.А. Валуев.

3. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. М., 1954. Т. 73. С. 187.

Предыдущая | Содержание

Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017