Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Предыдущая | Содержание | Следующая

Введение

"Народ: собирательное имя, трудно определимое, так как о нем формируются различные понятия в разных странах, в разные времена и согласно характеру правительства"

( Статья из "Энциклопедии" (1765), написанная Де Жокуром.)

"Я не являюсь ни низкопоклонником, ни повелителем, ни трибуном, ни защитником народа; народ - это я"

(Робеспьер (1791).)

"Вчера в газете, в которую был завернут мой салат (...), я прочитал, что в маленьком городке в Соединенных Штатах один журналист, который торопился узнать электоральные предпочтения своих сограждан, и не имел времени даже на то, чтобы их опросить по телефону, обратился к ним по радио с просьбой спускать воду в своих туалетах в определенный момент времени и с определенными интервалами. Разместившись в водонапорной башне, он смог констатировать величину понижения уровня воды в пользу того или иного кандидата."

(Жан-Люк Бенозиглио, "Галерея портретов", Paris, SeuiL 1980. р. 151)

Эта книга берет свое начало, теперь весьма отдаленное, в монографическом наблюдении над простой уличной манифестацией: тысячи сельских тружеников в марте 1982 года по призыву своего профсоюза "дошли до Парижа" с тем, чтобы официально выразить "определенное недовольство" сельскохозяйственной политикой, проводимой властью социалистов, не так давно к этой власти пришедших. Эта манифестация была вполне обычной и походила на многие другие, когда почти каждую неделю мимо зрителей проходят самые разные социальные группы людей, состоящие часто из представителей всех районов Франции и собравшиеся в столице для того, чтобы "брать числом"; над шествием возвышаются транспаранты и плакаты, ясно идентифицирующие протестующие группы и указывающие мотивы их недовольства и их требования. Вместе с тем, это во многом исключительная демонстрация, поскольку никогда данная социальная категория, численно сокращающаяся, не оказывалась на проезжей части улицы столицы в столь большом количестве, так как крестьяне обычно заявляют о себе более редко, более локализовано, хотя часто и более бурно. Впрочем, тогда предметом моего любопытства была не столько непосредственно демонстрация, сколько изучение сельской среды, которая испытывала глубокие морфологические изменения, особенно с начала 50-х годов; последнее породило большую литературу, одновременно констатирующую и пытающуюся предсказать "конец крестьян", "конец сельского хозяйства" или "тихую революцию" [1].

Образцовая манифестация

Среди множества манифестаций, к которым к этому времени сельская среда уже привыкла, внимание специалистов и "широкой общественности" особенно привлекали именно те манифестации, которые имели место в начале 60-х годов в Бретани и которые пытались ускорить принятие политики, называемой сельской политикой "структур" *. Они занимали /13/

* Эта политика, разработанная совместно с молодыми сельскими тружениками из Национального центра молодых земледельцев и противостоящая политике поддержки цен, которую традиционно отстаивает Национальная федерация профсоюзов сельских предпринимателей и которая состоит в том, что субсидируются без различия все сельские производители. Первая была нацелена на более селективную помощь сельским труженикам с тем, чтобы поощрять модернизацию семейных хозяйств, которые признаны экономически рентабельными. См.:Р.Mullег, Le paysant et le technocrate, Paris, Economie et Humanisme - Editions Ouvrifire, 1984.

первые полосы общенациональных газет по причине серьезности инцидентов, к которым они привели*, и важности последствий, сказавшихся на самих политических кругах. Глава государства отказался созвать чрезвычайную сессию Национальной ассамблеи, за созыв которой выступало большинство депутатов, призывавших обсудить в срочном порядке эти проблемы; это послужило началом серьезной полемики между юристами, а генерал де Голль объяснял свой отказ тем, что выборные лица не должны заседать "под напором улицы". Год спустя в "Ревю франсез де сьянс политик появилась статья, авторами которой были преподаватели Института политических наук в Париже. Целью этих авторов, специалистов по "сельской социологии"**, которые поддерживали и консультировали это подразделение сельского профсоюза, безусловно являлся не столько анализ самого движения, сколько попытка содействовать его успеху. Действительно, эти манифестации явились показателем глубоких изменений, затронувших тогда крестьянскую среду. Именно с этой точки зрения меня заинтересовала манифестация 1982 года. Если она, как мне показалось, смогла сыграть роль "события, сквозь которое можно проанализировать", то только потому, что она позволяла сквозь эту форму коллективного общественного поведения ухватить важные изменения, которые произошли за двадцать лет в этом секторе экономики. Этнографическое наблюдение за этой манифестацией, которая обещала стать исключительной по своему размаху, вписывалось в рамки исследования, которое я тогда вел о кризисе воспроизводства малого и среднего крестьянства. В частности, я выявил, что среди факторов, определяющих сельскую эмиграцию, важную роль играл кризис социальной идентичности, который испытывала вот уже тридцать лет большая часть малого и среднего крестьянства. В этом ракурсе я хотел изучать стратегии "представления себя" этой группой, которая выглядела как социально взрывоподобная перед парижскими жителями, выступавшими образцовыми символами "города" и "государства". Поскольку представления, которые доминируемые создают сами о себе, обязаны во многом тем представлениям, которые доминирующие составляют о доминируемых, нужно было изучить восприятие сельской среды /14/

* По случаю кантональных выборов урны с бюллетенями были уничтожены; линии телефонной связи повреждены; город Морле был осажден сельскими тружениками, а подразделение префектуры оккупировано; и т.д..

** Эта специальность социологии, позаимствованная Анри Мандра из Соединенных Штатов Америки и которая стала преподаваться в Институте политических наук, явилась результатом практического разделения, которое обозначает не столько теоретически сконструированные объекты, сколько конкретные области практики.

журналистами посредством образов, клише или стереотипов о "крестьянах", которые они придумывали или вызывали в памяти у своих городских читателей. На самом деле, в ходе этой манифестации было очень легко заметить настоящую борьбу, цель которой вменить легитимное общественное представление об этой социальной группе, которая сама делилась на меньшинство, представленное сельскими тружениками - "модернистами" и "производителями" ("сельскими предпринимателями"), и на традиционную более обширную часть крестьянства, пытавшуюся выжить в этом быстро эволюционирующем секторе экономики, будь то путем трансформации в крестьян с развитым экологическим и биологическим сознанием или даже попросту в "хранителей природы" для горожан, приезжающих на отдых.

Вместе с тем, это движение протеста явно поднимало много других вопросов, которые касались не столько изменений сельской среды, сколько перемен политического пространства и его функционирования. Главная проблема, которую, хотя и неявно, но ставила эта манифестация, заключалась в том, чтобы уяснить, образовывала ли, несмотря на социальное и географическое разнообразие, собравшаяся группа людей единую и одну и ту же группу и кроме того, имел ли сельский профсоюз, который организовал манифестацию и выдвигал требования Национальной федерации профсоюзов сельских предпринимателей (НФПСП), право единолично и квазимонополистически представлять всю совокупность этой социальной категории, оставленной нам в наследство историей? Короче, эта единичная манифестация ставила вопросы общего порядка, вплоть до вопроса о функционировании политического пространства: кто обладает властью выступать официальным выразителем общественного мнения? Кто может даровать эту власть и на каком основании? В какой мере представители - официальные выразители, которые говорят "вместо" своих доверителей, выражают интересы и/или пользуются своим положением? Группа ли выдвигает своих представителей или, наоборот, представители, как считал Гоббс*. создают группу, которой они дают жизнь, претендуя на то, что сами ее представляют? И т.д. Это простое шествие сельских тружеников/15/

* "Множество людей становятся одной личностью, когда этих людей представляет один человек или одна личность, причем, это происходит при согласии каждого отдельного индивида изо всего этого множества. Так именно целостность того, кто представляет, а отнюдь не целостность представляемого, который выдвигает на первый план эту обобщенную личность. И это тот, кто представляет и берет на себя ответственность за эту личность единолично. Невозможно в другой форме постичь единство во множестве" Hobbes. Le Leviathan (trad. Tricaud).Paris. Sirey. 1971.

(или "крестьян", слова здесь не имеют значения) отсылает, таким образом, к более абстрактной проблеме разграничения групп, способа их социального существования и их легитимного политического представления.

Впрочем, чуть ли не чрезвычайное усилие, направленное на благоприятную презентацию манифестантов, когда те хотели бы избежать инцидентов во имя того, чтобы "демонстрация прошла успешно"', обращало внимание на других участников политической игры, в частности, на привилегированных наблюдателей, которыми являются журналисты печатных изданий, радио и телевидения. Помимо или рядом с колоннами демонстрантов можно и вправду видеть сообщество социальных агентов, таких же важных, как и сами манифестанты, которые более скрытым образом, порой сами не зная того, непосредственно участвуют в манифестации и способствуют ее успеху. Форма этой манифестации, так же как и темы, которые были выдвинуты профсоюзными руководителями, могли быть поняты только при условии учета роли институтов, проводящих опросы общественного мнения. Манифестация была задумана с ориентацией на тот "образ" сельских тружеников, каким он сложился в общественном мнении, каким его зафиксировали анкеты общественного мнения, реализованные институтами, проводящими опросы, в частности, по заявке профсоюза и нацеленные на то, чтобы убедить "общественное мнение", что все требования выдвинуты ради благого дела.

Опросы на тему "образа сельских тружеников" или их "электорального поведения" настолько многочисленны, что одному исследователю Национального фонда политических наук их хватило для того, чтобы написать несколько обобщающих статей на эту тему (Изабель Буссар "Социо-политический образ сельских тружеников во французском общественном мнении на протяжении с 1945 года. - Isabel Boussard, "L'image socio-politique des agriculteurs dans l'opinion publique franchise depuis 1945", Economie rurale, 145, septembre-octobre 1981. pp. 25-31), и того же автора "Электоральное поведение французских сельских тружеников с 1973 по 1981 годы."("Lе comportement electoral des agriculteurs francais de 1973 a 1981". Economie rurale, 149, mai-juin 1982. pp. 2-12). В недавнем сообщении на симпозиуме, посвященном "сельским труженикам и политике" и организованном Фондом, который раннее уже проводил два подобных симпозиума ("Крестьяне и политика в современной Франции" в 1958 году и "Мир политики крестьян современной/16/ Франции" в 1972 году), тот же самый автор на основе анализа недавних опросов констатирует, что "у сельских тружеников добропорядочный и достойный образ1 в глазах народа, который одобряет помощь сельским труженикам, осознает, что их жизнь трудна, то они правы показывать свой протест, что НФПСП играет позитивную роль в политической, экономической и социальной жизни и что, если дети редко выбирают профессии сельских тружеников, то педагоги, наоборот, предпочитают вывешивать на стенах классных комнат фотографии крестьянина в поле, а не фотографии рабочего на заводе. [2]

Та важная роль, которую играла "пресс-служба" НФПСП, объявляя и комментируя манифестацию перед всеми парижскими редакциями, позволяла выявить главную точку зрения, разделяемую сегодня средствами массовой информации (СМИ) и журналистами; которые дают отчет о "событии" и широко способствуют тому, чтобы оно политически существовало, иначе говоря, чтобы оно просто существовало. Впрочем, нетрудно было заметить присутствие за кулисами профсоюза "советников по политической коммуникации", которые помогали в организации постановке, как на сцене, этого движения протеста, с тем, чтобы оно имело максимальное "воздействие" на "общественное мнение". И наконец, само собой подразумевалось, что эта манифестация даст толчок некоторому числу опросов, чтобы определить степень ее влияния на общественное мнение, и что (конфиденциально) и пресса (с целью публикации), правительство посредством институтов опросов общественного мнения, зададут вопрос "выборке индивидов, репрезентативной для французского населения в избирательном возрасте", согласны они или нет с требованиями "сельских тружеников", выраженными таким образом? Не оставалось сомнений, что эти опросы, прокомментированные политологами, будут, в то же время, снабжать данными о "состоянии общественного мнения во Франции" как ученых, так и читаемые ими курсы лекций о "политической коммуникации" в институтах политических исследований.

Политическое использование опросов

Анализ этой манифестации выходил за рамки случая с крестьянами. Он показал, что политическая игра реорганизовалась и переструктурировалась вокруг "общественного/17/ мнения" в его современной форме и что политическая борьба все более и более стремилась свести себя к битве за завоевание общественного мнения - такого, которое измеряли, на первый взгляд, научным и неопровержимым образом, институты опросов. Эта возрастающая важность опросов общественного мнения в политике, а также политологов, которые их придумывают и их комментируют, несла в себе, однако, нечто парадоксальное. Действительно, с начала 70-х годов, тогда, когда практика проведения опросов общественного мнения, затем публикуемых в прессе, начала распространяться, в "Тан модерн" появилась статья Пьера Бурдье, очень читаемая, а также широко комментируемая и цитируемая, в частности политологами, которая намеренно провокационно называлась "Общественное мнение не существует"; хотя как уточнял автор в заключении, "в том значении, которое скрыто принято теми, кто осуществляет опросы общественного мнения или теми, кто использует их результаты" [3]. Он показал, что изучение мнения путем простой постановки одного и того же вопроса очень социально разнородным выборочным группам индивидов, так, как их должны ставить вследствие политической необходимости институты зондажей (проводящие опросы), и суммирование ответов подобного происхождения, дает возможность постулировать (что вовсе не проверяется эмпирически), что все индивиды имеют мнение и что все они задают себе тот вопрос, который им ставят в анкете (или хотя бы способны себе его задать), и, наконец, что все мнения, с социальной точки зрения, равноценны. В то время, когда начинала распространяться всеобщая практика опросов общественного мнения, эта статья ставила себе цель, главным образом, повлиять на зарождающуюся веру прессы и политических кругов в научность практики опросов общественного мнения. Она показывала, что институты на самом деле не измеряют "общественное мнение", а производят артефакты и занимаются чем-то вроде "нелегальных экспериментов" в науке. Она напоминала, что парадоксально, но институты общественного мнения забывали принимать во внимание одно более реальное "общественное мнение", чем то, что они изобретали на бумаге в виде компьютерных ранжиров; имеется в виду общественное мнение эффективно действующих групп интересов, которые политическая наука традиционно именует выражением "группы давления" или "лобби". Взяв в качестве примера реформу системы образования, Пьер Бурдье противопоставлял группы давления, напрямую заинтересованные в функционировании школьной системы, которые претендовали,/18/ определенным успехом, на выражение "общественного мнения", и репрезентативную выборку всего французского населения, которая охватывает анкетированных, мало заинтересованных в организации системы образования и которые в своем большинстве не знают как конкретных проблем, так и политических игр, к которым подспудно отсылают разрабатываемые политологами вопросы. Он показал, что эффективное "общественное мнение", то есть силы, которые продуктивно воздействовали на руководящие политические инстанции, это и есть общественное мнение групп давления, которые как можно было видеть, спонтанно мобилизовались для ответа, например, на анкету, распространенную через газету: и если структура отвечавших на этот тип анкеты была мало репрезентативной для населения Франции, то она, наоборот, была исключительно репрезентативной для населения, мобилизованного для защиты и реформирования школьной системы.

Пьер Бурдье не останавливался на этом в своей критике, он предлагал настоящую социологическую теорию производства мнений. В двух других статьях, появившихся в 1976 и 1977 годы [4], он показал на основе вторичного анализа различных анкет общественного мнения, проведенных институтами опросов, что вероятность иметь так называемое "личное" мнение варьируется в зависимости от социальной группы (в частности, в зависимости от культурного капитала индивидов, определяемого по уровню их дипломов) и, главное, что компетенция при ответе на политический вопрос неразрывна в своем техническом и социальном качестве; как это хорошо видно в политике в колебаниях доли "не ответивших" на вопрос; само согласие ответить на вопрос означает то. что человек признает за собой право иметь мнение в данной области, или, что практически то же, что он чувствует себя способным иметь на этот счет хотя бы одно из мнений. Этот интерес находится в основе приобретения специфических знаний и минимальной информации, то есть чего-то такого, как квалификация или компетенция в техническом смысле этих слов.

В одной телевизионной передаче ("Лицом к Франции" на 5 канале) зрители, которых в количестве двадцати человек отобрал Институт опросов общественного мнения так, что они должны были репрезентативно представлять французское население, задавали вопросы политику или гостю передачи. Очень интересно отметить изменение поведения этих людей (тех же/19/ самых на протяжении всего года) по мере того, как они ощущали себя облеченными некой миссией (они "представляли Францию") и по мере того, как к ним приходила известность, они направляли усилия на то, чтобы с ними обращались как со "звездами": поначалу скромные и относительно некомпетентные они очень быстро приобрели уверенность в себе: они принялись готовить к передаче свои вопросы заранее, а некоторые даже получать информацию о личности того, к кому им предстоит обращаться с вопросами. Короче, они пытались обрести компетенцию на уровне той роли, которую они себе присвоили и которую им придали.

Получается так, что способность производить мнение имеет неравное распределение и варьирует, в частности, в зависимости от культурного капитала, которым владеет индивид. Вот почему, когда от индивидов требуют немедленно произвести мнение, они вынуждены обращаться к очень разным способам производства политических мнений, которые организаторы опросов смешивают, применяя гомогенизирующую технику приготовления вопросника к кодированию: они присоединяют друг к другу ответы, которые, хотя формально и идентичны, на самом деле различны, потому что произведены в соответствии с очень разной логикой. То есть, Пьер Бурдье напомнил все то, что отделяет логику чисто научного исследования от логики политической, поскольку настоящее исследование мнения предполагает работу по конструированию, которая не сводится просто и только к проведению ряда референдумов и их политическому комментированию*. Параллельно он обрисовал картину социологии производителей опросов и более обобщенно - политологов, вес которых в практической игре имел тенденцию к росту со времени установления V Республики [4]. В сотрудничестве с Люком Болтански он, в частности, анализирует вклад, который "политическая наука" внесла в "производство господствующей политической идеологии" и показывает, что основа политического доминирования заключается в механизмах по преимуществу символического порядка, когда самое важное политическое действие скрыто и оно состоит, главным образом, в том, чтобы навязывать системы классификаций социального мира, которые имеют специфическое свойство быть/20/

* "Принципом производства ответа может стать этос класса (...); им может быть также организованная политическая партия (...): наконец, им может оказаться результат двухступенчатого выбора, основанного на делегировании политической партии определенной политической линии, которой нужно следовать". P.Bourdieu. La distinction, pp. 490-491

могущественными или, лучше сказать, символически эффективными, то есть вовсе не истинно существующими, но способными представить себя таковыми в той степени, когда те, кто их применяет, имеют средства вынудить произойти то, что они объявляют как желанное или как непременно должное случиться.

Несмотря на критику с научной точки зрения, которая очень рано оказалась сформулированной по поводу опросов общественного мнения, сначала Бурдье, а потом и другими, сами опросы, однако, превратились в элемент, предопределяющий политическую жизнь, и даже наблюдалось постоянное распространение этой практики. Этот факт приглашает заглянуть за рамки непосредственно эпистемологической критики, чтобы понять то глубокое родство, которое кажется поддерживает эта техника с политической игрой.

Начиная с 1972 года среди социологов, а также среди ряда специалистов в политических науках, наблюдается развитие критического отношения к практике проведения опросов общественного мнения. Я имею в виду следующие работы: М.Гравиц, Опросы политического общественного мнения, доклад в Академии политических и нравственных наук (M.Grawitz, "Les sondages d'opinion politique" communication a ASMP, seance du 13 mars 1972, pp. 99-116); Ж.Падьело, Общественное мнение. Критический экзамен. Новые направления (J.Padioleau, L'opinion publique. Examen critique, nouvelles directions, Paris, Mouton, 1981); Г.Мишла и М.Симон, "Не ответившие" на политические вопросы: навязанные роли или компенсация препятствий (G.Michelat et M.Simon "Les sans-reponses aux questions politiques: roles imposes et compensation des handicapes", L'annee sociologique, 3-cme serie, vol.32, 1982, pp. 81-114 ; Ж.К.Пассерон и Ф.де Сэнгли, статьи о не ответивших в журнале Consommation, 1982, №4; А.Лорентен и Ж.Ретель "О чем сообщают нам опросы общественного мнения" (A.Laurentin et J.Retel "Que nous apprennent les sondages d'opinion", Les Temps modernes, 467, 1985, pp. 2149-2197); маленькая популярная книжка об опросах Д.Дюкло и Х.Мейно, Опросы общественного мнения (D.Duclos et H.Meynaud, Les sondages d'opinion, Paris, La Decouverte, 1985); Б.Лакруа Чему служат опросы общественного мнения? (B.Lacroix, "A quoi servent les sondages?", Revue de science administrative de la Mediterramte occidentale, № 22-23, 2-сme и 3-сme trimestres 1988, pp. 123-146); Д.Гакси Сквозь покровы ... о некоторых проблемах измерения мнений (D.Gaxie, "Au-dela des apparences ... sur quelques problcmes de mesure des opinions", Actes de la recherche en/21/ sciences sociales, 81-82, mars 1990, pp. 96-112). Большинство этих статей направлены на то же, что и первые статьи Бурдье и разделяют или углубляют его точку зрения. Вот почему, отдавая должное оригинальному вкладу этих авторов в разработку критической позиции социологии в отношении опросов общественного мнения, все же следует отдать предпочтение П.Бурдье, который, впрочем и сегодня остается главной мишенью политологов. На симпозиумах французской ассоциации политических наук нередко можно услышать выступления, где скорее в политических, чем научных терминах, ссылаются на "агрессию" П.Бурдье в отношении политических наук с начала 70-х годов, там же можно видеть его тексты, раскритикованные до мелочей ("достаточно ли полной является цитата из Платона о доксе?"), как бы для того, чтобы отвести дискуссию от основных аргументов.

Таким образом, все обращало к социологии политического использования той практики, которая характеризовалась, главным образом тем, что имела все внешние признаки научности. Нужно было продвигаться вперед и попытаться понять, в чем успех опросов у журналистов и специалистов "политических наук", иначе говоря, понять причины, способные объяснить как эта социальная технология была вызвана самой логикой политического поля. Техника опросов общественного мнения существовала с конца тридцатых годов; по настоящему она распространилась только по мере "опосредования политики средствами массовой коммуникации" и увеличения количества телевизоров. По примеру фотографии, которая в большой степени обязана своим успехом тому факту, что она ответила на некую, еще ранее возникшую социальную потребность в реалистическом представлении [5], успех техники опросов прекрасно объясняется тем, что она позволяла устанавливать на практике, с гарантиями, кажущимися научными, современную форму "прямой демократии", поскольку она подавалась как само воплощение демократической логики и представляла идеал и ориентир демократической идеологии, одновременно недостижимый и вездесущий. Таким образом, можно было сместить направление анализа с опросов как таковых на само функционирование политического поля [6], которое и придавало им всю их силу, то есть на это специфическое и относительно автономное социальное пространство, в котором в условиях режима парламентарной демократии специфической ставкой становится получение влиятельных должностей в/22/ "государственных органах" (государственной администрации) с помощью электоральной мобилизации большинства граждан вокруг одного и того же представления о социальном мире.

Политика как символическая борьба

Если верно то, что можно, согласно Веберу, определить государство как институцию, располагающую "монополией физического легитимного насилия", то еще более обоснованным было бы, в соответствии с работами по исторической социологии Норбера Элиаса, напомнить о следствии этого определения, имея в виду, что борьба внутри национальных политических полей, которые стали морфологически и географически все более обширными, имеет тенденцию превращаться преимущественно в борьбу символической природы: от того, что эта символическая борьба совершается с помощью слов ради того, чтобы заставить верить или заставить видеть, история политического пространства заключается по большей части в анализе различных форм, принимаемых этой совершенно особой символической властью и ее прогрессирующей автономизацией*. Можно видеть эту символическую борьбу в действии, навязывающую некое видение социального мира, которое находится в самой основе политической игры в парламентских демократиях, во время политических теледебатов или на протяжении "электоральных вечеров": например, стараться говорить последним, внушить, что некто говорит "лучше всех" ("поднимая дискуссию на более высокий уровень", например), настаивать на непредвзятости своей точки зрения и т.д. - все это многочисленные аспекты непрекращающейся борьбы ради того, чтобы оставить последнее слово за собой. Профессионалы от политики стараются всеми имеющимися и принятыми в этом игровом пространстве средствами внушить как можно большему числу людей свою точку зрения или хотя бы стремятся присвоить себе такое видение социального мира, которое, как они считают, разделяет большинство граждан. Споры и дискуссии в современных СМИ/23/

* См. в частности том 2 Uber den Progress der Zivilisation (1939), переведенный на французский язык под названием La dinamique de l' Occident, Paris, Calmann-Levy, 1975. Наряду с другим Элиас показывает, что "внешняя политика" первичных политических общностей (феодальных уделов, княжеств, государств) характеризуется силой оружия и войной, в то время как "внутренняя политика" организуется в соответствии с мирными процедурами. Из этого следует, что чем более первичные политические общности укрупняются, тем реже в обычной политической игре присутствует физическая и воинская сила: обширные мирные государства соседствуют с районами, опустошаемыми бесконечными войнами между мелкими конкурирующими сеньорами.

(радио и телевидении) перенасыщены показателями, которые обозначают старания журналов быть или казаться беспристрастными арбитрами в этой вербальной битве. Политические дебаты как чередование национальных лидеров в предвыборных кампаниях дают шанс вытянуть счастливую карту тому, кому достается быть последним. Поскольку интерес к политике слабо проявляется среди широкой публики, профессионалы всегда опасаются, что для профанов, роль которых понижена до роли простых наблюдателей, все это сводится к поговорке "кто говорит последним - всегда прав". Политическая и социальная гетерогенность аудитории национальных СМИ заставляет журналистов приглашать представителей всех направлений или, что становится все чаще, специалистов в "политических науках", которые выставляют напоказ свои цифры, графики и приводят исторические ссылки, обозначая тем самым свою заботу об объективности, свое желание отстраниться от политически ангажированных участников, короче, тот факт, что они занимают позицию не столько "во вне", как "над" политической схваткой.

На практике распространение в политике опросов общественного мнения, а также намеренно сенсационные формы, которые стремятся принимать уличные манифестации, представляют, как мне казалось, два характерных аспекта недавних изменений политического пространства. Исследования, которые я проводил сам и которые были ограничены своим объектом, вписывались между тем в совокупность похожих исследований, посвященных анализу процессов представлений и специфической политической работе, которую они предполагают.

Логика коллективного труда, которая и является логикой научного труда, дает одновременно возможность расширенного научного контроля и реального накопления результатов и аналитических разработок, поскольку разного рода исследования взаимно обогащают друг друга. То, что является очевидным в естественных науках, таких как науки о природе, которые по своему определению коллективны, (о чем свидетельствует множество статей в соавторстве), в меньшей мере характерно для общественных наук; последние еще очень близки к литературе, и поэтому у некоторых не может не существовать культа оригинальности во что бы то ни стало, что ведет к признанию "интересным" или "верным" того, что является только "необычным" и "неожиданным". Чтобы упростить восприятие одновременно как индивидуальной, так и коллективной работы по конструированию, которая противоположна эссеизму, я хотел/24/ бы бегло указать на некоторые недавние работы, которые связаны с моим исследованием, дополняют его и к которым читатель может обратиться. В своем исследовании, посвященном сельскохозяйственным руководителям, Сильван Мореска обнаружил присущую им сложность стратегий представлений, которые были соразмерны разнообразию самого крестьянства. В том же ключе Анни Колловед показала множество личин, под которыми публично выступали политики в разных местах и в разные периоды их карьеры. Жан-Луи Фабьяни проанализировал политические последствия представления Корсики в региональных телевизионных альманахах и негласные правила, которые определяют отношения местной прессы и депутатов. Мои собственные исследования сельскохозяйственных манифестаций проводились совместно с исследованиями Алана Гюйемена о месте насилия в сельскохозяйственных манифестациях. Исследование Шарлей Сюо, посвященное "генеральным штатам сельского хозяйства", и анализ Жаком Дефанс процедуры достижения договоренности "пользователей" по поводу внедрения на селе общественной инфраструктуры позволили выявить "реконструирование речи крестьян" или "пользователей" и показали, в более общем смысле, что политические инстанции согласований и консультаций для "базы" скорее дают информацию о руководящем аппарате, который их организует, чем о том, что на самом деле думают люди, которым, по всей видимости, была дана консультация. Проблема исключительно политической природы возникновения некоторых социальных групп была затронута Реми Ленуаром по поводу одной, скорее статистической, чем реальной категории индивидов, относительно обездоленных, неимущих и изолированных - категории "пожилых лиц". Он показал, что появление и, главное, успех такого выражения как "третий возраст" было неразрывно связано с большой работой по приданию ему легитимности со стороны прессы и, главным образом, государства. Аналогично работы Луи Пэнто о движении потребителей позволили увидеть все, чем категория "потребитель" была обязана миссионерской работе высокопоставленных чиновников, представителей ассоциаций и журналистов, а также увидеть мощное легитимизирующее воздействие, явившееся следствием создания "Государственного секретариата потребления". И хотя это перечисление будет неполным, следует указать, что проводимые мною исследования также опирались на исторические работы Мишеля Офферле о генезисе уличных манифестаций и на работы по/25/ конструированию, предполагаемые концепцией электоратов, то есть о подразделении "мнений" на "разные политические семьи", а также на работы Алэна Гарригу о том, как в конце 19 века была учреждена кабина для тайного голосования и было принято новое определение, одновременно полагавшее и узаконивающее избирателя как рационального и независимого от своего социального окружения индивида.

За рамками разнообразных конкретных объектов, вместе эти исследования показывали, что политика - это прежде всего символическая борьба, в которой каждый политический актер старается монополизировать публичное слово или хотя бы стремится к победе своего представления о мире и его признании в качестве правильного и верного как можно большим числом людей, которые экономически, и главное, культурно обделены. Достаточно привести свидетельство одного "низового" борца, которое зафиксировал Мишель Пиалу в рамках обследования рабочей среды и которое касается редактирования простой, обычной по форме, банальной и скудной профсоюзной листовки из арсенала политической работы, чтобы увидеть общий характер отсутствия культуры, который лежит в основе процедур представления и делегирования: "Листовка делалась вот так, это один приятель с ней возился, он положил ночь, чтоб ее написать, и не надо исправлять форму только из-за того, что это плохо написано. Если он сам себя понимает, он сделает так, чтобы его поняли другие. Так вот все, что вы о ней теперь думаете с точки зрения Ларуса /словарь французского языка - прим. перев./, нам на это наплевать. Но это борьба и на самом деле борьба культурная (далее - ... игра слов... выражения). Сказать мужикам: "То, что ты написал, это не по-французски?" Ну и зачем все это им сдалось? Потому что сам мужик не будет комплексовать по этому поводу, если мы сможем его прочесть. Но если ему прочтут его текст и в нем все будет исправлено, он скажет: "Ну и дурак же я, вот уж больше ничего не напишу"; так произошло у многих активистов и это продолжалось год за годом... Но находился всегда кто-то один, кто хорошо писал, хорошо говорил и делал ту же листовку. Он делал листовки и все знали эти листовки наизусть. Это был X, человек, который знает все ... что говорить, ну и работенка у него была,... он говорил превосходно, ну и писал все, абсолютно все. И потом была основательная драчка, когда наконец-то ему сказали: "Послушай, мы сыты этим по горло, мы сами тоже хотели бы писать. И потом, если ты не доволен, то проваливай и все" [7]./26/

Аналитические разработки Дюркгейма и Кассирера о социальном конструировании реальности посредством овладения символическими системами и, в частности, системами классификации особенно применимы к политике [8]. Политический порядок - это прежде всего ментальный порядок и политические структуры существуют по большей части в виде социальных представлений, инкорпорированных в каждом социальном агенте, как это хорошо видно в условиях радикальных политических перемен: установление "демократического" голосования в авторитарных странах, например, показывает, что само по себе оно не сводится к материальным составляющим, которые его организуют (урны, множественность кандидатов, кабина для тайного голосования), но соответственно предполагает настоящую политическую аккультурацию населения.

Крушение веры

Свободная политическая конкуренция, характерная для режимов демократического типа, стремится затушевать работу по внушению, которая существует также и в этих режимах и объектом которой является создание консенсуса на предмет возможных разногласий. В авторитарных режимах более наглядны усилия, направленные на внушение одного и единственного видения мира. Эти режимы обращают внимание и энергию главным образом на раннюю политическую социализацию новых поколений, в частности, включая их в особо политизированные молодежные движения, поскольку они стараются создать условия настоящей политической веры или хотя бы чувства истинности и согласия, которое непосредственно вводится с помощью существования структур идентичного социального и политического восприятия внутри одного и того же общества, то есть принципов видения и разделения, которые универсально принимаются всеми. Вот почему крупные политические кризисы почти всегда являются кризисами веры. Недавние перемены, произошедшие в СССР и, более широко, в странах Восточной Европы являются, прежде всего, изменениями в представлении большей частью граждан политической реальности своих стран. Удивительно наблюдать, что бодьшинство советских интеллектуалов и руководителей, которых удалось расспросить о недавней политической эволюции в СССР, заявляют, что нынешние перемены для них были, прямо говоря, "немыслимыми": так, например, один из руководителей культуры/27/ сообщил, что еще десять лет назад, при организации выставки современной живописи СССР ему казалось "нормальным" и "естественным" отбирать молодых художников и их произведения совместно с сотрудниками КГБ. Реформы, начатые Горбачевым, были восприняты поначалу со скептицизмом, поскольку они воспринимались с позиции ранее сложившихся ментальных структур. В СССР, а также среди большинства наблюдателей западных стран, никто или почти никто поначалу не поверил в реформы, заявленные советским лидером: консерваторы, как всегда, заверяли в верности своему генеральному секретарю (прежде чем с некоторым опозданием понять, что эти реформы в основном были направлены против них), в то время как большинство интеллектуалов видело в этом только новую хитрость политической власти. Так, например, советский режиссер Павел Лунгин в своем интервью Либерасьон (14 мая 1990 года) отвечал журналисту, который его спрашивал: "Перестройка началась неожиданно? " - "Нет, не неожиданно. Было не понятно, что происходит, считали, что это новая хитрость. Конечно, потом сами убедились: цензура спадает, можно взять и поехать во Францию. А, спустя три года, я как бы вышел из комы". Власть внушает не только "одно видение", но целый образ жизни, который оказывается глубоко преобразованным этим изменением, в том числе у тех, кто выступает против нее: "Вдруг естественно образуется полная пустота, - продолжает Лунгин, - свобода, она внушает страх. Все люди, истощившиеся в борьбе против цензуры, оказались неожиданно обезоруженными, вне битвы, но с менталитетом бывших борцов, демобилизованных против воли. Был ли ты "за" или "против" идеологических иероглифов, если ты это пережил, но дело оборачивается по-иному, когда речь заходит о реинтеграции обычной жизни. Это как с пленником, который только что вышел с каторги. На следующий день он желал бы снова туда вернуться, настолько громаден оказался мир".

Резкое падение коммунистических режимов в странах Восточной Европы имеет некоторые схожие черты с тем процессом, который на первый взгляд по иной логике затронул крестьянство Франции. В обоих случаях мы присутствуем при крахе веры, будь то вера маленького крестьянина в превосходство его традиционной жизни, или долгое время искусно поддерживаемая вера в совершенство коммунистических режимов или хотя бы в их способность поддерживать себя, пусть даже силой. Этот крах имеет глубокую аналогию с крушением религиозной практики в сельских зонах, где эта практика широко/28/ была распространена в прошлом, или аналогию с усилением выхода сыновей крестьян из сельской среды. Этот процесс представляет собой посредническое или связующее звено, необходимое для понимания механизмов символического господства, того, что называют "моралью" социальной группы, являющейся выражением субъективной интериоризации объективных социальных структур. Очевидно, что крах веры не является самопроизвольным продуктом, имеющим объективные причины, но требует быть объясненным и отсылает к более общим структурным изменениям, наблюдаемым вне политики. В частности, я был удивлен, когда увидел, до какой степени факторы, находящиеся в основе кризиса веры в политических режимах, были близки к тем факторам, которые я смог обнаружить для констатации морального кризиса в традиционной крестьянской среде: в обоих случаях можно, например, наблюдать одинаковые результаты расширения референтного социального пространства, которое меняет оси социальных координат, по отношению к которым социальные агенты определяют свою позицию; роль эмиграции, привносящей непосредственно в семейную группу возможность сравнения с другими стилями жизни; расширение охвата школьным обучением, которое приводит к социальному перемешиванию молодых, принадлежащих к разным социальным группам и которое наделяет население минимальным культурным капиталом, достаточным для возникновения и развития критической установки в отношении наиболее грубых форм пропаганды и т.д.

Как крестьяне, которые не могут больше воспроизводить себя социально и биологически (холостячество), потому что им не удается больше воспроизводить коллективную веру в ценность традиционного крестьянства и его образ жизни, политическим режимам Восточной Европы - хотя бы некоторым среди них, не удается более существовать потому, что они не добиваются, в частности, воспроизводства веры в ценность существующей политической системы. В обоих случаях наблюдается кризис морали, который объясняет настоящее бегство врассыпную и рассеивание, которое из этого следует, отступление по принципу "каждый за себя", сменяющее на время поведение, коллективно регулируемое в группах. Впрочем, может быть не случайно слово "исход" обозначает как исход деревни в город, так и тот исход, который спровоцирован настоящим политическим крахом, когда мы видим, что люди бегут в страны, которые они считают (на основе того, что удалось узнать из утечек СМИ), более/29/ гостеприимными*. Быстрота падения этих режимов, которые считались сильными, удивляет потому, что они сумели в исключительной степени монополизировать в свою пользу с видимостью легитимности все виды политического капитала: единая партия, выборы единых кандидатов, представленных партией, которые образуют парламентские сообщества, механически устраивающие овации руководителям, монополизация бюрократической власти и экономической мощи, плотный политический контроль прессы и образовательной системы, вездесущая пропаганда, репрессивные силы и политическая полиция, преследующая любую робкую попытку оппозиции существующей власти и т.д.. Поскольку эта материальная сила оказывается ничем, если ей не удается вызвать минимум приверженности со стороны граждан, то понятно, что властям, соответственно, приходилось прикладывать существенные усилия, чтобы пытаться воздействовать на представление, которое индивиды могли иметь о режиме, пусть даже искусственно замыкая его на себя, чтобы пресечь возможность любого реального, сравнения с другими политическими режимами. Короче говоря, сошлемся еще раз на мелкие сельские общины: эти режимы становятся настоящими "политическими изолятами" и поддерживаются отчасти наподобие таких географически изолированных горных районов, которые естественным образом самопродлевают себе жизнь, но главным образом, ценой расходования все большей и большей специфической политической энергии, вполне очевидной и из-за этого все с меньшей и меньшей благожелательностью принимаемой самим населением. Если и есть что-либо показательное в недавней истории такой страны как Румыния, то это тот случай квазитератологического разрыва, который иногда наступает - по крайней мере на время, поскольку такая ситуация очень неустойчива чтобы длиться долго - между официальным/30/

* О том, как молодежь сельского происхождения покидает сельское хозяйство см. P.Champagne, La reproduction de l'identite, Actes de la recherche en sciences sociales, 65. novembre 1986, pp. 41-64. Это символическое изменение имеет более общий характер и позволяет разобраться во множестве движений, которыми полны социальные структуры. Интеллектуалы, которые живут вне условий жизни рабочих, часто забывают, что социальная позиция может существовать и. воспроизводиться только если ее рассматривают как достойную того, чтобы быть занятой хотя бы теми, кто ее занимает. Чувство профессиональной гордости, которое встречается в особенности в наиболее тяжелых и опасных занятиях (шахтеров, металлургов, крестьян и т.д.) является не чем иным как делом чести, которое разделяют те, кто по необходимости обязаны эти занятия исполнять и внушать их исполнение своим детям. О кризисе в металлургии см.: M.Pincon, Desarrois ouvriers. Families de metallurgistes dans les mutations industrielles et sociales, Paris, L'Harmattan, 1987; о кризисе подбора кадров начальной школы см.: F.Charles, Instituteurs, un coup au moral, Paris, Ramsay, 1988.

представлением, которое режим может искусственно о себе знушить, и представлением, которое в конце концов имеет большинство населения, несмотря на все давление пропаганды и политическую полицию: единодушным овациям по команде румынских депутатов "Народной Ассамблеи", предназначенным прославлять политический режим и его "великого лидера", уличным манифестациям, на которые должна была ходить строго отобранная и организованная часть населения, - чтобы создавать видимость народной поддержки, которая всегда необходима, особенно самым непопулярным режимам, - румыны долгое время могли противопоставить, за неимением лучшего, только иронию, требование со стороны властей постоянно отвечать аплодисментами привело к тому, например, что между собой они пали называть себя "пингвинами".

Этот разрыв между экономической реальностью в стране и официальным образом, который сам румынский режим имел и в котором он хотел предстать, стал таким существенным, что он вынуждал к расходу большого объема специфической энергии (всеобщий надзор за всеми с целью помешать циркуляции неофициальной информации, контроль на границе, очень тщательно выбиравшиеся туристические маршруты и т.д.), что могло только усугубить объективную ситуацию, привлекая к политике часть производительных сил. Именно такое положение Румынии замечали в последние годы не надолго посещавшие страну туристы (если вдруг их собственные схемы восприятия этому не противостояли). Сошлемся, например, на блестящее свидетельство Мишеля и Моник Пэнсон (изложенного под псевдонимом П.Картье) "Румынские каникулы" (Н.Carrier "Vacances roumaines", les Temps modernes, fevrier 1986, 475, pp. 104-129).

Тип символического действия, производимого уличными манифестациями, одновременно внушительными и многократными, которые дали возможность мирной трансформации структуры власти этих режимов, на самом деле не отличается в своей основе от типа действия, которое я смог наблюдать во время сельскохозяйственной манифестации в 1982 году. Одно из главных различий между авторитарными политическими режимами и режимами демократического типа могло бы заключаться только в форме, которую принимает эта символическая борьба за власть. В западных демократиях, как это уже отметил Йозеф Шумпетер, который намеренно перенес в/31/ политику экономические концепции [9], борьба вписывается в логику рынка, а также открытой и публичной конкуренции. Специфический политический капитал, который должны одновременно индивидуально и коллективно аккумулировать политики, есть символический капитал, созданный на кредите и доверии, то есть изменчивое сочетание веры в их компетентность и в их порядочность. Ценность этого капитала, который может быть резко девальвированным "скандальным" разоблачением в прессе, постоянно оценивается и проверяется как результатами множества выборов, так и действиями публичного протеста, а с недавнего времени, опросами общественного мнения.

В области политического доверия авторитарные режимы более охотно практикуют систему "подстегивающего" курса и поддержки со стороны государственного аппарата*. Приверженность населения этим режимам, которые называют себя "народными", на самом деле почти полностью обязана интенсивной политической работе, нацеленной по принципу действия от противного на то, чтобы заставить поверить всех, и в первую очередь руководителей, что существует настоящая народная поддержка.

Дифференциация политического поля

Процесс политической "демократизации" представляется сильно связанным с автономизацией политического поля и с его возрастающей внутренней дифференциацией, то есть с появлением и развитием под-полей, в свою очередь также относительно автономных социальных агентов - политических журналистов, политологов, специалистов по опросам, специалистов по коммуникациям и т.д., которые, каждый в своей манере, со своими собственными интересами и своими специфическими ставками более или менее прямо участвуют в политической игре. С этой точки зрения один из аспектов/32/

* Если диктаторы могут иногда искренне верить, что они живут в "процветающих странах", то это потому, что официально их страны и как они могут это видеть, на самом деле являются "процветающими". Известно, например, что асфальтировались только те дороги, по которым румынский "вождь" проезжал в своих официальных путешествиях, что перед его прибытием в районах, где он проводил отпуск, уничтожались комары, что везде, где он был, его с овациями встречал народ, собранный по этому случаю и т.д. См. статью Мишеля и Моник Пэнсон, цитированную ранее.

недавней трансформации политического поля Франции, которое является объектом исследования этой книги, состоит в возникновении в политической игре нового совершенно особого агента - "политолога" и с ним целой совокупности специалистов-профессионалов в области политической интерпретации и манипуляции. Господство этих агентов, имеющих притязания на наукообразность, которые прямо участвуют в политической игре, неизменно претендуя занимать нейтральную и объективную точку зрения на эту игру, представляет собой, разумеется, одну из самых важных преград для истинно научного анализа. На самом деле, социология, которая пытается объективизировать политическую игру, обязана считаться сегодня не только с существованием многочисленных неполных объективации, которые постоянно реализуются определенным числом специалистов в гуманитарных и политических науках, но также с тем фактом, что эти аналитические разработки пытаются проникнуть в саму социальную игру и что они производят то, что называют "теоретическим воздействием", далеко не самым слабым из которых было то воздействие, долгое время лроизводившееся марксистской теорией. Позиция внешнего наблюдателя, в которой находится социолог с целью изучения социального мира, беспрерывно оспаривается сторонами, причастными к политической игре, и постоянно нуждается в отвоевывании, потому что, по мере того как социальные науки публикуют свои результаты, последние имеют тенденцию проникать, часто в популяризированной и практической форме, в социальную реальность. Политическая игра сегодня осталась бы зо многом непонятой, если забывать о широком распространении субпродуктов социальных наук и о том факте, что политические деятели (хотя бы те, кто наделен государственными полномочиями) окружают себя советниками в области политической коммуникации, хорошо знакомыми с рекламными технологиями, и. если, к тому же, не принимать во внимание многочисленные исследования, опубликованные или нет, которые постоянно заказывают, чтобы измерить, например, воздействие "подачи материала с телеэкрана" или "рекламной кампании", или чтобы предвидеть возможные результаты выборов на основе эпросов о "намерении голосовать за кого-то" или "популярности" главных политических лидеров, или кроме того, чтобы проверить электоральный "продукт" (электоральную программу, тему электоральной кампании и т.д.) до того, как его "запускать". Трудно завершить перечень работ в области политических, социальных наук или журналистских/33/ популяризации, которые вот уже несколько лет посвящены политике и ее кулисам. Эти работы, очень читаемые в политико-журналистских кругах, могут невольно служить выработке программы или улучшению искусства тех или других "показываться на телевидении". Психоаналитики публикуют в ежедневной прессе хронику фактов, поступков и ляпсусов политических деятелей; психосоциологи препарируют на видеомагнитофоне "подачу с экрана" телевизора, чтобы прочесть нечто скрытое в их невольных мимических реакциях или в неконтролируемой тональности голоса; социолингвисты тщательно анализируют их речи и т.д. Короче говоря, политика фокусирует внимание и энергию множества специалистов, которые, используя социальные науки и часто злоупотребляя ими, подавляют в этой области отношение предрефлексивное отношение, которое агенты обычно поддерживают с социальным миром.

Итак, социолог не может взяться за изучение политического поля так (в том его качестве), как если бы речь шла об универсуме, не затронутом никакими контактами с гуманитарными науками и как, если бы публикация результатов этих исследований не оказывала воздействия на изучаемый предмет. Социальная наука существует более или менее скрыто в политической борьбе. Социолог не может этого не знать, иначе он рискует "открыть" или обнаружить то, что другие специалисты, работая непосредственно на политических деятелей, явно придумали, иногда специально, чтобы быть замеченными политическими комментаторами. Существование внутри самого политического поля этих профессионалов от науки о социальном мире внесло фундаментальное изменение, даже если оно не всегда легко постижимо, в функционирование под-полей, в которые они вложили свои усилия. Наиболее существенные социальные эффекты производили не сами социологи, а скорее социальные агенты, число которых постоянно росло и которые, как специалисты по опросам или советники по коммуникациям, предлагали свои услуги и свои практические рецепты всем тем, кто пытался воздействовать на социальный мир, в частности, политическим деятелям. Не стоит недооценивать социальную власть этих профессионалов знания о социальном мире, потому что ряд из них владеет реальным практическим знанием, вышедшим из практики и обращенным к практике, которое порой может превосходить теоретизированное знание социологов; кроме того, в любом случае социологический анализ должен всерьез относиться к этим профессионалам, даже к тем из них,/34/ кто не очень серьезен научно, рассматривая их хотя бы как объект: последние близки к истокам представлений и верований о социальном мире, которые вполне реальны и имеют видимые и измеряемые результаты.

Пример опросов общественного мнения, который здесь будет подвергнут обширному анализу, представляет собой образцовую иллюстрацию важного влияния, которое может быть оказано в результате появления специалистов, которые, претендуя на то, чтобы научно измерить "общественное мнение" и дать советы тем, кто хочет на него воздействовать, добиваются того, что заставляют верить в существование некого "общественного мнения". Мы попытаемся показать, что то, что существует в реальности, это не "общественное мнение", ни даже "мнение, измеренное опросами общественного мнения", а в действительности, новое социальное пространство, над которым господствует совокупность социальных агентов - продавцов опросов, политологов, советников по коммуникации и политическому маркетингу, журналистов и т.д., - которые используют современные технологии исследований с помощью опросов, персональных компьютеров, электронной информационной службы "минитэль", радио и телевидения и дают тем самым автономное политическое существование "общественному мнению", которое они сами же и сфабриковали, превратив в профессию действия по его анализу и манипулированию им, одновременно глубоко изменив политическую деятельность в том виде, в котором она представляется по телевизору и в том виде, в каком она проживается самими политическими деятелями. Специалисты по политическому маркетингу, которые занимаются, главным образом, собственным маркетингом, стараясь создать в политических кругах потребность в своих собственных продуктах, любят демонстрировать, насколько политика изменилась за последние тридцать лет. Они извлекают на божий свет на симпозиумах или во время передач по телевидению, которые им посвящаются, черно-белые записи избирательной компании 1965 года по выборам Президента весьма плохого качества: там мы видим политических деятелей, которые кажутся нам сегодня неловкими или скучными, потому, что они "не дотягивают", например, монотонно читая свои записанные декларации или потому, что они "перебирают", чрезмерно улыбаясь или декламируя свой текст как на митинге сторонников. Этому они противопоставляют подготовленные их бригадами специалистов клипы в цвете, где лозунги "нравятся публике" и которые должны/35/ стать политически более эффективными, производя тем самым за дешево эффект современности, на который они упирают для того, чтобы внушать зрителю представление о политике, соответствующее их интересам профессионалов рекламы.

Легитимное определение политики

Как это часто случается в социальном мире, социальные механизмы имеют тенденцию спонтанно представляться непосвященным индивидам как случайные. То, что нам кажется в настоящее время "устаревшим", как часто охотно говорят публицисты, вовсе не было таковым для большинства современников, которые, напротив, воспринимали как скандальные некоторые попытки "американизации политики" во Франции. То, что нам кажется "естественным" сегодня, например, в той манере, с какой политические деятели появляются на телевидении, - в реальности "естественно" сфабриковано с помощью и для политической игры, такой, какой она выражается посредством современных средств коммуникации: известно, что политические деятели тщательно подготавливают свои телевизионные "импровизации" и что та настоящая актерская игра, которую сегодня вынуждены демонстрировать политические деятели перед телекамерой, стала частью "ремесла политика" только с недавнего времени.

В ходе президентской кампании 1988 года, после того, как один из кандидатов, внешне мало склонный к представлениям в СМИ, после того, как спел песенку перед телекамерами в компании с другим политическим деятелем, поддерживающим его кандидатуру, он объявил своему окружению, уже без микрофона: "Мне сказали (то есть советники по коммуникации), что нужно было, чтобы я выглядел глупо, ну я и стал выглядеть глупо". Тем самым, он невольно напомнил, что главным препятствием, с которым столкнулись в начале шестидесятых годов некоторые специалисты по рекламе, в поисках своего нового применения и стремившиеся поставить свой талант на службу своим политическим устремлениям, было препятствие символического порядка: чтобы успешно продать свои услуги в политике, нужно было попытаться изменить определение политики, то есть то, что может легитимно делать политический деятель для того, чтобы быть избранным. Поскольку это изменение определения политики имело тенденцию разрушать установившиеся формы политического капитала (авторитет, наработанный в политических партиях, искусство красноречия на парламентских/36/ заседаниях или во время митингов сторонников и т.д.), как это бывает в большинстве социальных полей, то такая трансформация совершалась молодыми социальными агентами или, что то же самое, агентами без политического капитала, которые благодаря тому, что "ангажировали самих себя" могли пытаться ниспровергнуть негласно принятые и интериоризированные правила, управляющие политическим соревнованием.

Известно, что Мишель Бонгран, тогда еще молодой специалист по рекламе и сторонник движения молодых голлистов, который в 1965 году в большом секрете, впервые во Франции проводил выборную кампанию также молодого политического деятеля, мало знакомого широкой публике и представлявшегося как независимого от политических структур (Жан Леканюе). Он рассказывает, что сначала предложил свои услуги голлистам, которые с негодованием отказались от предложения, расцененного как непристойное по отношению к идеям, которые они имели о политике и об исторической величине генерала де Голля. Известно, что последний продемонстрировал высокий уровень своей идейности в политике, отказавшись использовать на первом туре выборов легальное время на телевидении, предусмотренное предвыборной кампанией. Как же его собственные сторонники могли представить себе, что он смог бы "опуститься", продавая себя "как продают мыло" [10]. Не стоит, конечно, отрицать в политике какую-либо практическую эффективность этих рациональных или рационализаторских технологий, разработанных специалистами по политическим контактам, тем более, что последние чаще всего, лишь попусту суетясь, переоценивают собственные возможности. Но, главное, нужно отметить, что они эффективны только потому, что им удалось внедрить новый способ заниматься политикой, в которой им самим находится место. Другими словами, если специалисты по рекламе или специалисты по политическому маркетингу становятся значимыми в политике, как ранее организаторы со своими опросами "общественного мнения", то это происходит потому, что они способствовали созданию новой политической/37/ игры, в которой их услуги и их специфическая компетенция стали необходимыми*.

Политика всегда интересуется (субъективно) только теми, кто имеет интерес (объективный) в политике. То, что может показаться тавтологичным, на самом деле является главным для понимания логики символического господства. Вопрос, регулярно задаваемый Французским институтом общественного мнения (ФИОМ) с начала 50-х годов, а затем и другими институтами опросов, о том, "интересуются ли политикой" анкетируемые (с вариациями в деталях), является, видимо, одним из самых обоснованных, которые институты зондажей, сами того не зная, когда-либо задавали в области политики. Хотя этот вопрос представляет собой приблизительный показатель распространения технической и социальной компетентности в области политики, поскольку речь идет о самооценке, и к тому же еще существует неопределенность смысла, который можно придать понятию "интерес", он все же предоставляет данные, являющиеся формой практического опровержения скрытой философии, которую организаторы опросов применяют в исследованиях и делают априори абсурдными с научной точки зрения большинство вопросов о мнениях, которые они задают. Мы действительно видим, что с 1950 года по сегодняшний день, доля тех, кто считает себя "очень" интересующимся политикой, остается постоянной и составляет сегодня активное меньшинство (между 10% и 14%). Напротив, наблюдается регулярное и значительное уменьшение тех (в большинстве своем социально исключенных или абсолютно обездоленных), которые называют себя "вовсе не" интересующихся политикой; их процент понижается примерно с 40% в 50-е годы до 20% в 1984 году. Что именно увеличивается под влиянием, в частности, роста числа охваченных школьным обучением, так это доля тех, кто, по выражению Хоггарта, способен бросить "случайный взгляд" на политику, скорее на ту политику, которую СМИ позволяют им видеть. В соответствии с часто встречающимся в политике замкнутым процессом, они могут найти интерес в этой политике благодаря тому, что люди, ответственные зд крупномасштабные СМИ, следуя свойственной/38/

* Те же самые советники по политическому маркетингу, которые уже пятнадцать лет настаивали на важности "видимости" и технике общения, сегодня отрицают "сверхпроникновение СМИ" в политику. На самом деле они лишь опережают уеталость политических деятелей по отношению к техникам, которые не являются настолько эффективными, как в то заставили поверить эти специалисты. Они сделались творцами новой моды, в любом случае неминуемой, моды на "говорить редко", моды завершения "политики спектакля" и возвращения политиков к стратегиям общения с тем, чтобы иметь возможность удерживаться на этом рынке.

им экономической логике привлечения максимальной аудитории, немедленно стараются их заинтересовать и увлечь просмотром передач, которые изготавливаются для тех, кому политика в ее традиционном определении не интересна. Однако, не стоит полагать, что "политическая компетентность", которая приобретается таким образом этой широкой публикой, поставленной в положение зрителя, будет подобна компетентности активного меньшинства, которое, собственно говоря, и "занимается" политикой. Простая минимальная способность мобилизовать схемы восприятия, большая часть которых не является специфически политическими, вовсе не позволяет действительно конструировать политические проблемы, что характеризует политическую компетентность профессионалов.

Социология политики является во многом социологией нашего политического бессознательного. Именно это объясняет одновременно трудности попыток и сопротивление, которое они порождают. Люди, прослушавшие курс "политических наук" и выучившие в ходе университетских лекций научные категории политики, или те, кто более того, стали, как политологи, по профессии специалистами политического анализа, не занимают социологически лучшие позиции для восприятия как таковых категорий политической перцепции, организующих обычное видение политического мира тех, кто не учился в вузе. Политический мир не всегда воспринимается в категориях собственно перцепции и, наоборот, может существовать политика, которая выражается не теми словами, которые используются профессионалами от политики. Политическая наука старается всем присвоить свои собственные мыслительные схемы. Это происходит всякий раз, когда политологи придают словам или даже поведению опрашиваемых тот же смысл, что им дает и политическое поле. На самом деле поведение и дискурсы социальных агентов должны быть вновь определены по отношению к ментальным структурам, сквозь которые политика постигается и которые далеки от того, чтобы быть идентичными ментальным структурам политологов. Голосовать за определенную политическую партию вовсе не означает, что вы поддерживаете эту партию такой, какой она сама себя определяет в политическом пространстве, но только то, что некое видение политики и позиции различных деятелей привело к тому, что вы предпочли этот бюллетень, нежели другой. Аналогично, нельзя утверждать, как это обычно делают политологи, когда просят опрашиваемых определить свое место в континууме между "'левыми" и "правыми", что такая-то часть населения/39/ действительно относится к "левым" или к "правым". Это все равно, как если бы эти категории немедленно были поняты всеми и, кроме того, как если бы их содержание было однозначно и универсально понимаемо и признано. Настоящий научный предмет состоит именно в анализе используемых в политике категорий, в символической борьбе, которая разворачивается вокруг них и в различных обозначениях, которые в них вкладывают разные социальные группы.

"Политическая наука" с помощью опросов общественного мнения чаще всего ограничивается тем, что более или менее неосознанно разрешает игру коллективного политического бессознательного, в то время как именно его нужно было бы выбрать в качестве объекта и анализировать таким, каков он есть. Чтобы выявить на практике все то, что отделяет научный анализ от простого комментария политолога, можно еще раз отослать читателя к статье Пьера Бурдье [11] по поводу опроса общественного мнения, проведенного в 1976 году. Его авторы хотели, чтобы исследование выглядело скорее как "развлекательное", в этих целях они заставили анкетируемых поиграть в политике в "китайские игры": они должны были на примере предметов и животных найти ассоциации с шестью политическими деятелями, широко известными всему населению благодаря телевидению. Итак, в то время, как опрашиваемых просят, например, провести идентификацию политического деятеля с "журавлем" или "муравьем", с "вороной" или "лисицей", с "дубом" или "розовым кустом", с "белым" или черным", они могут произвести ни что иное, как простое восстановление в памяти (не отдавая себе в том отчета) некой первичной культуры, то есть, чаще всего, культуры начальной школы, которая дремлет в каждом французе и которая может служить, за неимением лучшего, практическим руководителем классификации социального и политического мира. Самое интересное в этом опросе заключается не в полученных статистических распределениях, а в самой идее игры, в выборе предметов и животных. Тот факт, что этот опрос имел некоторый успех у анкетированных (например, число "не ответивших" было очень мало), объясняется некой непосредственной, спонтанной и незаметной - потому что подсознательной - связью, которая устанавливается между, с одной стороны, бессознательными схемами политологов, которые "выдумавших" вопросы, и, с другой стороны, практическими категориями, используемыми социальными агентами для постижения политического мира, иначе говоря, специфического универсума, который формально/40/ принадлежит всем, но фактически становится объектом очень разных способов присвоения, начиная с присвоения профессионалами от политики вплоть до присвоения культурно и экономически обездоленными*. Опросы более верно говорят о политическом бессознательном тех, кто ставит вопросы, чем об анкетируемых и, будучи далеки от привнесения научного, то есть демистифицированного и демистифицирующего взгляда на "общественное мнение", они чаще всего способствуют усилению верований.

Анализ случая

Мы видим различные препятствия, которые противостоят научному анализу трансформации политического поля в том виде, в котором она получилась в результате развития новых СМИ, распространения практики опросов общественного мнения и появления новых специалистов по коммуникации. Именно это объясняет укоренившуюся методологическую предвзятость. Если я предпочел обратиться к глубинному изучению ряда конкретных и ограниченных случаев, то это потому, что, хотя бы в первое время, мне это казалось более плодотворной исследовательской стратегией, чем чересчур глобальные или теоретически амбициозные исследования. Часто придают большое значение обширным статистическим обследованиям, поскольку они осуществляются на репрезентативных выборках французского населения и не уделяют внимания аналитическим разработкам монографического типа, которые считают "ограниченными" и "нерепрезентативными", а значит имеющими силу только для изученных случаев. Утверждать, что нельзя выводить результаты монографических исследований за пределы изученных случаев, - это означает смешивать эмпирическое обобщение результатов с теоретическим обобщением схемы анализа или объяснительной модели, которая была выстроена по поводу конкретного эмпирического случая [12]. Очевидно, что все уличные/41/

* Конечно, именно это обеспечивает нынешний успех на телевидении передаче "Бебет-Шоу", которую некоторые специалисты по политической коммуникации, а значит и некоторые политологи, объявляют "самой важной политической передачей", потому что ее осмотрят чаще, чем другие непосредственно политические передачи (и еще может быть из-за того, что показана некая насмешка по тношению к сословию политиков, которому одновременно завидуют и которое ненавидят).

манифестации как феномены не идентичны демонстрации сельских тружеников в марте 1982 года или манифестациям лицеистов и студентов в ноябре 1986 года; столь же очевидно и то, что все телевизионные дебаты не передают совокупности характеристик, которые можно было наблюдать в дебатах в 1985 году, где противостояли Жак Ширак и Лоран Фабиус. Но если возможно осознать их без непреложной необходимости изучать все уличные манифестации или все теледебаты политических деятелей, то потому, что с научной точки зрения вполне законно распространение принципов анализа, которые были выявлены на примере отдельных политических событий, впрочем, выбранных намеренно, так как они представляли по-настоящему идеальные и реализованные типы манифестаций или дебатов в том виде, в котором они сегодня вызваны к жизни новой структурой политического поля. Парадоксально, но самые общие механизмы могут быть более легко обнаружены в ходе пунктуального и детального изучения отдельных случаев, нежели на примере экстенсивного изучения. С некоторой точки зрения статистический анализ не сопряжен с риском: за отсутствием настоящего понимания он хотя бы предоставляет информацию. Монографический анализ, особенно в политике, более рискован, потому что он, с одной стороны, вскрывает то, что посвященные уже знают, не зная того по-настоящему, и на счет чего у них вдруг создается впечатление, что им это всегда было известно. Между тем, монографический анализ является, возможно, единственным методом, который позволяет по-иному вскрывать политическую жизнь и позволяет понять логику, которая управляет функционированием политического поля и присутствует в самых обычных и незначительных политических событиях, начиная с предвыборного вечера на телевидении и вплоть до объявления кандидатуры на президентских выборах или журналистского комментария.

Амнезия по поводу генезиса социальных институций, то есть эта некая забывчивость по поводу истоков, которые оказываются как бы вытеснены в коллективном бессознательном, вписана в само функционирование социального мира. Каждое поколение старается ассимилировать то, что является продуктом истории. У тех, кому, например, в силу молодого возраста, всегда была знакома практика опросов в политике, политических передач по телевидению и советов специалистов по коммуникации, не возникает возражений, которые могут иметь место по отношению к "медиатизации политики" у более старших политически поколений, которые более привычны к/42/ предвыборным собраниям на школьных дворах, митингам сторонников партий или прямым дебатам в коридорах парламента. Социальная история является для социолога привилегированным средством, вот почему в первой главе, опираясь на последние работы историков, мы напомним о том, как родилось понятие "общественное мнение" и как происходила его последовательная институционализация: это сделано для того, чтобы выявить, как вера в эту метафизическую сущность легла в основу особого способа существования этого понятия, оказавшего определенное воздействие на структуру и функционирование политического поля. Мы напомним также, что уличная манифестация, в том виде, в котором мы ее знаем сегодня, как способ политического действия, одновременно конкурирующий с "общественным мнением" и дополняющий его, лишь постепенно возникла в ходе второй половины 19 века. Во второй главе будут уточнены условия возникновения и характеристики общественного мнения", - того, которое успешно навязали политологи. Речь пойдет также об основных, сегодня игнорируемых, трудностях, которые превращают изучение мнения в само по себе сложное исследование. В третьей главе на основе детального анализа недавних политических телевизионных дебатов будет сделана попытка выявить процесс свертывания политического поля, когда политическая игра все более и более становится делом специалистов, которые заставляют "народ" зысказываться посредством процедуры опросов общественного мнения, немножко на манер чревовещателя, дающего свой голос марионеткам. Наконец, в последней главе, после анализа некоторых примеров манифестаций - в частности, манифестации сельских тружеников в Париже 1982 году и манифестаций студентов в 1986 году - будет показано, как эта самая старая форма политического действия, в которой наиболее реальным образом выражалась воля наиболее доминируемых социальных групп, тоже модифицировалась и больше не выходит за рамки некой замкнутой логики, заставляющей политическую игру во многом крутиться впустую, даже если эта форма политического действия отчасти смягчает неизбежную резкость политического столкновения.

Примечания

Мнение (lat.орiniо, rac.opinari)

I.1.Способ думать, судить; установка разума, принимающего некоторое утверждение за истинное; утверждение, которое принимает или отвергает разум/43/ (обычно допуская некоторую возможность ошибки). См. Оценка; убеждение, верование, идея, суждение, мысль, точка зрения (Способ думать, судить). Иметь то или иное мнение. См. Считать, верить, оценивать, судить, думать, относиться (глаголы, называемые в грамматике глаголами мнения). Заставить принять, следовать мнению; присоединиться к мнению. Не иметь мнения. Внезапное изменение мнения: поворот, ... Иметь то же мнение, что и кто-либо, разделять его мнения (быть на его стороне; двигаться в его направлении). Присоединяться к мнению последнего из тех, кто говорил. Различия, расхождения во мнениях. (...) - Давать, высказывать, выражать некоторое мнение, свое мнение. (См. Говорить, выражать мнение). (...) Защищать, исповедовать, поддерживать мнение. Иметь мужество сознаться в своем мнении: честно их придерживаться. - Уверенное мнение (См. Уверенность, убеждение), неуверенное (См. Предположение, сомнение). Совершенно личное, чисто субьективное мнение. См. Впечатление, воображение, чувство. Всевозможные мнения. См. Предвзятое мнение, предрассудок, предубеждение. Это дело мнения: дело, в котором играет роль субьективное суждение каждого.

2. Мн. или собир. Точка зрения, интеллектуальная позиция, идея или совокупность идей по отношению к определенной области. См. Доктрина, система, теория, учение. Философские, религиозные мнения (См. Кредо, вера), политические мнения (См. Сторона). Прогрессивные, пагубные мнения. Никого нельзя преследовать за его мнения.- Газета о мнениях (в противоположность информационной газете). Свобода мнений (связанная со свободами собрания, образования, прессы).

3. Обсуждаемое мнение кого-либо. Мнения разделились,- ситуация, и вытекающая из отсутствия большинства, в ходе обсуждения.

4. Хорошее, плохое мнение о ... : ценностное суждение, вынесенное о каком-либо человеке, действии, качестве. Иметь хорошее, плохое мнение о ком-либо. См. Ценить, недооценивать. Создать у других хорошее мнение о себе. У него скверное мнение об их ценности.(...) - Иметь хорошее мнение о себе. См. Самонадеянность (быть довольным собой, ?...). (...)

II. 1. Коллективное суждение, совокупность мнений, ценностных суждений о ком-либо или о чем-либо. Мнение других, публики, людей. Мнение, разделенные идеи, суждения, вынесенные большинством социальной группы. Пренебрегать мнением.(...)

2. Совокупность мнений социальной группы по политическим, моральным, философским, религиозным вопросам. Мнение рабочих, крестьян. Французское, американское мнение. Совокупность установок, преобладающих в обществе, (по отношению к общим, коллективным и текущим проблемам); совокупность тех, кто разделяет эти установки. Общественное мнение. Влиять, разрабатывать мнение; воздействовать на мнение. Опросы о мнениях. Мнение единое или разделенное. Фракции мнения. Течения мнений. Движения мнений - Поставить проблему перед мнением. Будоражить мнение. Воздействовать на мнение посредством пропаганды./44/

Le Petit Robert p. 1192


1. H.Mendras, La fin des paysans, Paris, A.Colin, 1967; F.H.de Virieu, La fin de I'agnculture, Paris, Calmann-Levy, 1967; M.Gervais, C.Servolin, J.Weil, Une France sans paysans, Paris, Seuil, 1965; M.Debatisse, La revolution silencieuse, Paris, Calmann-Levy, 1963.

2. Les agriculteurs et la politique, Paris, Press de la Fondation nationale des sciences politiques, 1990.

3. P.Bourdieu, L'opinion publique n'existe pas, Les Temps modemes, 318, Janvier 1973, pp. 1292-1309 (речь идет о публикации одного доклада, сделанного в кружке Норуа в январе 1971 и воспроизведенного в Questions de sociologie, Paris, 1980, pp. 222-235.

4. P.Bourdieu, Les Doxosophes, Minuit, 1 novembre 1972, pp. 26-45; P.Bourdieu et L.Boltanski, La production de I'ideologie dominante, Actes de la recherche en sciences sociales, juin 1976, 2/3, pp. 3-73; P.Bourdieu, Remarques a propos de la valeur scientifique et des effets politiques des enquetes d'opinion, Pouvoir, 33, avril 1985, pp. 131-139 (воспроизведено в Choses dites, Paris, Minuit, pp. 217-224).

5. Un art moyen, P, Minuit, 1965.

6. О теории политического поля см: P.Bourdieu, La representation politique. Elements pour une theorie du champs politique, Actes de la recherche en sciences sociales, 36-37, fevrier 1981, pp. 3-24; Decrire et prescrire. Notes sur les conditions de possibilite et les limites de I'efficacite politique, ARSS, 38, mai 1981, pp. 69-73; La Delegation et le fetichisme politique, ARSS, 52-53, juin 1984, pp. 49-55; в том же номере -Espace social et gensе des "classes", pp. 3-12.

7. M.Pialou, Chronique Peugeot, Actes de la recherche en sciences sociales, 52-53, juin 1984, p. 94.

8. О соотношении между социальными структурами и ментальными структурами см. E.Durkheim et M.Mauss, De quelques formes primitives de classification, Contribution a l`etude des representations collectives, L'Annee sociologique, 1903 (reproduit en M.Mauss, Oeuvres, Paris, Minuit, 1969, tome 2, pp. 13-89) et Cassirer, Le langage et la construction du monde des objets, in Essais sur le langage, Paris, Minuit, 1969, pp. 39-68.

9. J.Schumpeter, Capitalisme, socialisme et democratie, Paris, Payot, 1961.

10. Этот аспект хорошо анализируется J.-P.Mounier, La publicity est entree en politique, Projet, Janvier 1977, III, pp. 66-78.

11. P.Bourdieu, Un jeu chinois, статья воспроизведена в приложении La .- distinction, Paris, Minuit, 1979, pp. 625-640. См. Также мой комментарий P.Champagne, R.Lenoir, D.Merllie et L.Pinto, Introduction a la pratique sociologique, Paris, Dunod-Bordas, 1989, pp. 193-200.

12. В целях более систематического сравнения монографического подхода и подхода статистического см.: P.Champagne, Statistique, monographie et groupes sociaux, Etudes dediees a Madeleine Grawitz, Paris, Dalloz, 1982, pp. 3-16.

Предыдущая | Содержание | Следующая

Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017